НЕПОСТИЖИМАЯ ПЛАНЕТА ЯЗЫКА… ЖИВАЯ И ТРЕПЕТНО-ЧУТКАЯ… С ОДНОГО ЕЕ ПОЛЮСА – ЖЕСТОКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОД НАПОРОМ НОВОГО ВРЕМЕНИ, С ДРУГОЙ – ЕГО СКРЫТАЯ ПОДСНЕЖНАЯ ЖИЗНЬ В РУССКОЙ ПРОВИНЦИИ. К ПРИМЕРУ, В ЗАПОВЕДНОЙ СИБИРСКОЙ ГЛУБИНКЕ. НЕ ПОРА ЛИ СНОВА ВСЛУШАТЬСЯ В ЭТИ РОДНИКИ ЖИВОГО ЕЩЕ СЛОВА? ЧТОБЫ ВСПОМНИТЬ, КАКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ СОКРЫТЫ В ЯЗЫКЕ И КАКИМ ВЫРАЗИТЕЛЬНЫМ СЛОВО МОЖЕТ БЫТЬ. КАК МНОГО ЗНАЧАТ СМЫСЛОВЫЕ ОТТЕНКИ, КАК СЛОВА ЖИВУТ И КАКУЮ ТВОРЧЕСКУЮ РОЛЬ МОЖЕТ ВЫПОЛНЯТЬ ЧЕЛОВЕК – НОСИТЕЛЬ ЯЗЫКА. И ЧТО ЖИВ ЭТОТ САМЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК – А ЗНАЧИТ, И ЕСТЬ ЧТО ЗАЩИЩАТЬ!
И МОЖНО В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ ОТДЕЛАТЬСЯ прописными истинами о прижившихся иностранных словах, вроде «контора» или «школа», если бы не последняя словесная интервенция. Ее несметная конница ввезла на своих спинах отнюдь не дефицитную терминологию, призванную облегчить жизнь специалистам новых технологий, а западную идеологию с ее системой ценностей. Живая и удивительная природа слова наглядно проговаривается об этом в терминах, вроде «менеджер», повально употребляемого вместо традиционного для России «управляющего». Отличие «менеджера» от «управляющего», несмотря на «юридическую» тождественность, на мой взгляд, в самом духе, исходящем от подобных слов.
Духе бизнеса, то есть зарабатывания денег. Не зря главной мотивацией при обучении менеджеров ставится личное обогащение, а не управление в его исконном смысле. Вдумаемся, что такое управление в русском понимании. Возьмем, к примеру, управление судном. Это навигация, выбор направления, путь, ответственность. Нынче слово «управленец» берется как синоним «менеджера» и употребляется уже в новом, привнесенном смысле.
Чем отличается американское слово «администрация» от привычного русскому уху «правительства»? «Администрация» несет оттенок некой сугубо формальной и демонстративно заниженной (ах, не ущемить бы какую свободную личность!) роли государства, милостиво устранившегося от важных аспектов общественной жизни, будто бы оставленных на совести вольных индивидуумов. «Правительство» же предполагает именно правление страной и народом, управление, направление (однокоренные слова: «правота», «правда», «правило»). Некое опережающее знание о пути и ответственность за этот путь перед Богом и народом — словом, все то, что испокон было свойственно русской имперской традиции.
Говоря о состоянии русского языка, не будем впадать в подсчет надругательств над ним, начиная с всевозможных «фандрайзингов» и заканчивая целой кухней называния коммерческих товаров заморской рецептуры — всяких «дляносов» и «вкусноффых», за которые горе-словотворцев впору наказывать.
Не побоюсь повториться, если в который раз заявлю о необходимости введения гражданского обращения «сударь» и «сударыня» как наиболее приемлемого да и просто замечательного по звучанию, теплу и уважительности. Робкая попытка продвижения «господина» и «госпожи» ничего, кроме недоумения и раздражения, у народа не вызвала, так как со словом «господа» у большинства населения ассоциируется нечто антинародное и паразитическое — из области господства одних над другими.
Мой знакомый охотник-промысловик говорил: «Да если не чувствую я себя никаким господином, так зачем же буду им называться?» Как же быть с этим самым «господином» в дореволюционной России? Да никак. Просто после всего, происшедшего с нами в ХХ веке, говорить о возвращении к сословному делению, принятому в прежней России, вряд ли имеет смысл. (Что касается «сударя»: традиционно именно нота уважительности была главной в этом производном от слова «государь». Поэтому не следует искать здесь какую-либо общественно-политическую окраску, связанную с понятиями «государь», «государство», «суд» и прочее, включая иностранный термин sudarium. — Прим. авт.)
Словом (хороший оборот!), обязанность и государства, и гражданина — проявлять особенное внимание, строгость и ответственность в отношении к языку и понимать, что стоит за словом вообще.
Наш язык понес огромные потери после преступного упрощения его в 1917 году. Всем известно, что до коммунистической реформы в нашем языке было 36 букв, а в «классической» старославянской кириллице — вовсе 43. Уничтожение каждой буквы — это потеря языкового оттенка. Примитивный язык приводит к примитивному мышлению. Упрощение языка — путь к национальной деградации, хотя именно упрощение и объявлялось главной целью данной реформы.
Введение алфавита вместо азбуки — это посягательство на сакральную сущность языка. Вспомним, что за каждой буквой азбуки стояли важнейшие смысловые материки: Аз — я, Буки — буквы (Боги), Веди (ведать), а дальше и объяснять не надо: Добро, Есть, Жизнь…
И если вглядеться в древнерусскую, старославянскую и церковно славянскую языковую глыбь, то так и замрешь, завороженный огромными возможностями, которые упускались при каждом упрощении. Удивительно, почему в школах не изучают старую азбуку (хотя почему-то изучение так называемых мертвых языков считается незыблемой составной классического образования) — такое обращение к прошлому было бы очень полезно.
Великой школой и сокровищницей русского языка является наша литература. Пушкин, Гоголь, Толстой, Лесков,
Бунин. Из писателей последней эпохи — Астафьев и Распутин. Все эти мастера чувствовали сохраняющую и животворную роль народного языка и питались его родниками. И в наши дни именно язык русских деревень еще противостоит технологической атаке, которой подвергаются города, где сотнями вводятся без всякого контроля чужеродные слова, которым можно подыскать отечественную замену — была б на то воля.
Русская деревня — это та заповедная территория, где еще жив русский язык как носитель национального духа. И, конечно, самые глубинные и нетронутые места — это Сибирь и ее наиболее удаленные уголки. Здесь, в поселках, деревнях, станках, еще звучит речь русского времени, здесь сам язык еще говорит на другом (богатом и гибком) языке, и ты испытываешь ощущение, будто попал на сто лет назад. Точно так же, как, оказавшись в старообрядческом поселке и поднявшись на угор, замираешь Тебя буквально ошатывает могучей волной времени при виде бородатых мужиков в рубахах с расшитыми воротами и женщин в сарафанах и платках.
Язык, на котором говорят жители Енисея, имеет несколько истоков. Чую в нем самое малое четыре ноты: северорусскую (поморскую), сибирско-енисейскую, тюркскую и самоедскую (кетскую и эвенкийскую). Русская нота пришла во времена освоения Сибири через морской Север. На Енисее, так же как и в Архангельской, Вологодской областях, проглатывают-подрубают окончания глаголов: «быват», «заедат», «токо громоток делат». Здесь называют ветра кратко: «север», «запад», причем обязательно по-старинному — «сивер». «Угором» зовут высокий берег по-над рекой. На угорах стоят деревни на Енисее.
Тюркские слова вроде бы тоже есть — «тузлук» (рассол для рыбы), «ястык» (пласт икры), а как возьмешься считать — не так и много их в обиходе. Так же как кетских и эвенкийских слов. Таких как, к примеру, «голомуха» — от эвенкийского «голомо» (род таежного на скорую руку жилища). «Пущальня» (точного происхождения не могу сказать) — ставная сеть. Слово это связано с северными народами. В одной из ссылок обозначено долганское происхождение. В сборнике кетских сказок оно указано в словаре.
Теперь о сибирско-енисейском замесе…
Вообще, в Туруханском районе на берегах Енисея как основное население, так и говор традиционно русский. Его можно подразделить на чисто енисейский и назовем так — общесибирский. На общесибирском говорит целое пространство, городская и Южная Сибирь на разных широтах, население Иркутска, Красноярска и Новосибирска. Сибирский говор — это обязательно вместо «чего» — «ково». «Ково ревешь?» («реветь» — кричать, звать. «Пореви меня по рации»). «Знатьё» — «знать бы заранее» («кабы знатьё — дак»). Вместо «желтый» сибиряк скажет «с желта», вместо «вроде» — «подвид». («Блесна на подвид битю-ря». — В.М. Шукшин).
«Шаить» — означает «медленно гореть», «тлеть». Шаят всегда сырые дрова. Какая звукопись! Так и слышится шипение капель на торце мокрого полена. Вместо «повесить» сибиряк обязательно скажет «повешать». «Язви тя!» — крикнет в сердцах заполошная хозяйка, опрокинув ящик с рассадой. На Енисее еще говорят: «От, яскорь тебя!» Что это значит, не могу сказать.
Есть еще характернейшее «чо моя?» — производное от «чо, моя хорошая?». Так обращались к близким, к доченьке, к матушке, а потом выражение перенеслось на любого собеседника. И бывает, маленькая усохшая старушка скажет здоровенному мужику: «Чо моя?» Мол, что у тебя? Какие трудности-заботы? Болезни-печали?
Таежная избушка называется «зимовьём». С отменой буквы «ё» многие образованные люди, усвоив из литературы «зимовье» как нечто «сибирское», произносили его с ударением на «о», и это ударение вошло даже в песни, написанные горожанами (у Визбора «В чахлой тайге заметает зимовье»).
Очень типично общесибирское слово «уросить» — значит «капризничать». Так говорят про ребенка.
А вот удивительное выражение, которое я слышал только на Енисее: «грезить». Оно вовсе не из высокого штиля — грезы и мечты здесь ни при чем. «Грезить» — это безобразничать, разорять («зорить»), бедокурить. «Росомага (росомаха) нагрезила». Значит, росомаха набедокурила, разорила ловушки, сняла приваду и сожрала попавшихся соболей. «От (вот) греза» — так могут ласково сказать про нашкодившего ребенка.
Замечательно слово «быстерь», означающее быстрину на реке. Хариуса здесь зовут «хайрюз». Вместо «им», «ими» говорят — «иміі». Вместо «две или одну» скажут «двуё или од-нуё». «Просторечье», — скажет лингвист. «Богатство и гибкость», — скажет поэт.
«Шаглы» — это жабры. Невразумительного человека могут прозвать «бесшаглым». «Корга» — каменистая гряда, вдающаяся в реку (не путать с беломорскими коргами). «Курья» — заводь.
Особо произносятся слова, заканчивающиеся на «-ьи», «-ью» — «ночью» звучит как «ноччю», «свиньи» — как «свинни». Звучит с каким-то замечательным оттягом.
«Кутит» — это закручивает (в сани) ветер и снег. «Быгать» — так говорят про мясо, которое выветривается, вымораживается на воздухе. «Выбыгала» — привада. Слово «дивно» означает «порядочно», «довольно», «много». «Вередить» — повредить. «Вередила палец». «Изнахратить» — испортить, изуродовать. Необыкновенно звучное, выразительное словцо! Что такое «нюховитый», думаю, объяснять не надо. По этому же лекалу сработано «воровитый». В городской речи из этого кроя выжило, например, «деловитый».
По-особому произносится множество слов: «отдал» — «он-дал». «Опять» — «опеть». «Разве» — «разле». «Мимо» — «нимо». «Порознь» — «порозь». «По отдельности» — «нарозно».
«Провьянтом» моя соседка называла боеприпасы — порох, гильзы, капсюля, пыжи. Удивительно старинным духом веет от этого оборота!
За словом «оборот» потянулось словечко «оборотний» — «оборотняя стерлядка» — стерлядка, которая уже прошла вверх, а теперь «катится» обратно. А вот закупать продукты называется «снабжаться». В этом «снабжении» — большая капитальная закупка, деревянная лодка, полная мешков с мукой, всякого товара. «Снабжаются» на промысловую охоту, на долгую зиму.
«Виска» — это протока (между озером и рекой). Ручей произносится как «ручей». Переехать на ту сторону Енисея называется коротко: «через». «Поехал через». У рукавицы большой палец — «напалок». Голенища у бродней (енисейской обутки) — «ноговицы» (скроено по выкройке «рукавицы»). «Пальник» — тетерев-косач (от слов «черный», «паленый»).
На Енисее есть целая, так сказать поднародность — сельдюки. О них Виктор Астафьев писал в «Царь-рыбе». Считается, что «сельдюк» происходит от названия туруханской селедки — ряпушки, которую так любят промышлять по осени жители Енисейского Севера. Сельдюки — потомки русских переселенцев, к которым, возможно, подмешалась кровь коренных жителей, кетов и эвенков. Вообще же, они абсолютно русские и по облику, и по фамилиям (Хохловы, Поповы, Никифоровы, Плотниковы). Сельдюки — главные носители енисейского говора. Все это «ихнее» — и «сивер», и «быват», и «здравствуй-ка», но главная особенность — что шипящие они произносят по-своему: вместо «ш» — «с», вместо «ж» — «з». «Сто ты парень». «Зырный». «Последний санс». Еще они говорят вместо «л» — «в». «На вызах убезала» (на лыжах). Мягко произносят «л» — «бутыука».
У Валентина Григорьевича Распутина в повести «Живи и помни» описывается говор одной из ангарских деревень: там, к примеру, слово «сучка» произносилось как «щуцка». Что-то родственное с сельдючьим выговором есть в этом переворачивании шипящих на Ангаре, сестре Енисея.
Масса слов связана на Енисее с мастеровой культурой. С предметами быта, охотничьего промысла, рыбной ловли. «Шарга» — расслоенные на плоские волокна стволики черемухи, которые использовались для плетения и скрепления различных частей снаряжения.
«Гартьё» — кедровая щепа, из которой делали «морды» (ловушки на животь — мелкую рыбешку, используемую в качестве живца). Очень енисейским показалось мне когда-то слово «кляч» — веревка из черемуховой коры, снятой в виде лент. Перед рыбалкой кляч замачивали в Енисее. Каково было мое удивление, когда у Гоголя во второй части «Мертвых душ» я натолкнулся на этот самый «кляч» -герои использовали его для рыбалки.
Долбленые лодки, которые на Енисее называются «ветками» и вовсю в ходу здесь, были в старину широко распространены по всей Руси и назывались «обласами». Все это еще раз подтверждает, что Сибирь — это действующий запасник русской традиции.
Самое главное и удивительное, что почти у каждого здешнего человека была своя система, свой неповторимый речевой строй, которым он (и каждый на свой лад) прокладывал дороги внутри языка. Примечательно, что взаимоотношения с грамотностью могли быть обратными — чем слабей грамотность, тем поразительней языковое творчество. Несомненно, одно с другим связано прочно и парадоксально. Выходит, грамотность в некоторых случаях блокирует творческое речевое начало.
Вспоминаю моего соседа дядю Гришу, Царствие ему Небесное. Григорий Трофимович Попов был одним из самых испоконнейших и по судьбе, и по духу енисейских жителей. Без тайги и особенно реки, Батюшки-Анисея, он себя не мыслил. Единственная поездка в город стала для него страшным испытанием. Он жил рекой — вслушивался, всматривался, вчуивался в Енисей, каждое его дыхание ловил-переживал. Был ему Енисей как огромный термометр-барометр всей жизни, да оно и понятно — рыбак есть рыбак Вечная зависимость от погоды у огромной воды. «Запад ли верховка (юг) задует?» «Чо вода делат — прибыват или падат?» То на прибылую воду сети плесенью забьет, то сивер так закатат, что через не перейти.
Как-то он сказал (речь зашла про Красноярск): «Город-то ране в Енисейска был». Город для него был с большой буквы — образ центра, енисейской столицы — независимо от названия. Есть такое понятие «крень». Это особо плотная и смолистая древесина с одного бока дерева. Ее избегают при выборе лесины на изделие. Дядя Гриша высказал по этому поводу собственное мнение: что раньше делали из кренё-вой стороны ствола полозья для нарт, что к такому полозу не «подлипат» снег, что он катится отлично, и вообще, настолько кристаллически-крепкая эта самая крень — что «дас топором — как соль отлетат!».
Есть еще один мой односельчанин — единственный ныне здравствующий ветеран Великой Отечественной Анатолий Семенович Хохлов. Разговорились с ним про березовые заготовки для нарты (для полозьев). Дядя Толя сказал, что, вообще, береза «кать имет хорошую», если только не «вертлявая». «Кать» он произвел от слова «катиться». А витую (свилеватую) березу назвал «вертлявой», будто она вертится (под топором, допустим). С глаголом «катиться» связан еще один термин: «некать» — пора или, скорее, состояние снега с шершавой поверхностью, который не дает катиться полозам и лыжам. Некать бывает в сильный мороз. Образовано по тому же принципу, что и «небыль», «нетель», «нерусь». Еще хорошее слово есть, обозначающее род верховой воды: «поводь».
В русском языке окраску однокоренным словам придают многочисленные суффиксы, приставки и окончания. И оказывается, у одного слова они остались, а у другого незаслуженно забылись, стерлись. Множественное число от слова «дерево» — «деревья» — звучит привычно, а вот от слова «колесо» — «колесья» — уже по-старинному. На Енисее такое словообразование в порядке вещей. Старики говорят: «Поднял капканья», то есть насторожился. Точно так же брат Григория Трофимовича, дядя Петя, пожаловался, что на «Красноярска нету-ка билетьев нисколь». Соседка Серафима Ильинична Никифорова однажды сказала, что в магазин «привезли спагетья». Насколько сильны у этих людей правила жизни языка! Они и новые слова гнут по-старинному!
И вот слово уже видится со всеми связями, жилами. Так енисейские старики учат нас помнить старинные языковые скрепы, что будто черемуховой шаргой сшивают понятия, людей, эпохи. И стыдно перед этими носителями национального духа за современное состояние языка.
Слово, по нашей вине порвавшее связи с миром, как озеро, потерявшее сообщение с рекой, его породившей. Не так ли зарастают тиной и ряской виски, связывающие душу с родным и кровным?
Как руки, тянутся от каждого слова лучи смыслов, напоминают о великих взаимосвязях в Русском мире, о том, что, если не убережем язык, останемся окруженными словами-инвалидами с ампутированными конечностями, превратимся в одну огромную культю и так и будем доковыливать на иностранных протезах.
Вначале было слово — не зря богоданный русский язык напоминает нам об этом в повседневном слове «спасибо», в котором заложено целое мировоззрение. Оно и держится на смысле: «Спаси, Бог».
автор Михаил Тарковский
