Раскол, НЕИЗВЕСТНЫЙ «RASKOL». К истории отмены клятв собора 1667 года.
«Le Raskol» (Раскол) – это неизвестная книга о старообрядчестве. Исследователи не посвящают ей работ, не упоминается она в сносках к научным статьям как источник цитат или сведений. Одна из причин в том, что «Le Raskol» написан по-французски. Увы, языковой барьер. Другая причина, для увлеченного исследователя, впрочем, не представляющая препятствий, – редкость книги. «Le Raskol» издан в 1859 году в Париже, но есть в центральных российских библиотеках, например, в «Историчке» (ГПИБ).
Что же это за книга?
Спустя всего три года после выхода о ней дал благожелательный отзыв П.И. Мельников в «Письмах о расколе». «В последнее время и за границей появлялись некоторые сочинения о русском расколе. Кроме лондонского “Сборника о раскольниках” г. Кельсиева (на русском языке), особенно замечательны: на немецком – барона Гакстгаузена (в его “Путешествии по России”), на английском – графа Красинского (о протестантизме у славян) – и на французском – неизвестного автора, но по всему видно, что русского чиновника, “Le Raskol”». В. И. Кельсиев использовал «Le Raskol» в работе над вторым выпуском «Сборника правительственных сведений о раскольниках», который вышел в Лондоне в 1861 году.
«Мы имели несколько бумаг для разъяснения действий правительства в последние года Николая и книгу “Le Raskol”, автор которой старается оправдать эту систему, возбуждающую отвращение каждого человека, сколько-нибудь не зараженного бюрократизмом», – такую вот, более резкую характеристику, нежели Мельниковская, дал книге (вернее, автору ее) В. И. Кельсиев2. Далее он опирается на «Le Raskol», повествуя о политике правительства в отношении старообрядцев в последние годы царствования Николая I и первые годы Александра II.
Слово «Le Raskol» вряд ли нуждается в переводе. Но будем далее называть эту книгу по-русски – «Раскол». Все переводы из нее в этой статье – наши.
Пока мы не можем сообщить об авторе «Раскола» больше, чем П.И. Мельников. Автор оставил о себе несколько кратких замечаний. Так или иначе, но это был человек, искренне интересовавшийся проблемами древлеправославия и русского сектантства (мы постоянно добавляем «и сектантства», так как в книге о разных сектах также идет речь), судьбами страны, разделявший, однако, многие идеологические штампы своего времени. Жил он за границей, вероятнее всего, во Франции.
«Что касается меня, то, пребывая в одиночестве, к которому привели меня обстоятельства частной жизни, я с воодушевленным восхищением созерцаю то общественное движение, что ведет мою страну к величию и процветанию, и я не нашел более достойной темы для размышлений», – признается автор, объясняя важность избранной для книги темы.
Далее мы узнаем, что он был дружен с некоторыми членами тайной канцелярии, созданной в 1852 году по распоряжению Николая I для изучения старообрядчества и сектантства. Даже получал через друзей некоторые документы, которые пытался анализировать в книге. Автор тепло отзывается о сотрудниках канцелярии. «Справедливости ради нужно признать, что за работу брались с самым похвальным рвением незаурядные молодые люди.
Они разбирали, классифицировали известные документы, с нетерпением ожидали разъяснений, запрошенных в глубокой провинции, чтобы вникнуть в суть неясных вопросов; они собирали все, что известно, откуда только можно было». «Это изучение доверено было людям честным, движимым желанием принести благо; их рвение поддерживалось любопытством познать тайну интереснейших вопросов современной нашей истории». Сам автор «Раскола», как следует из его же книги, членом тайной канцелярии не был, однако был осведомлен о ее работе.
«Раскол» интересен и ценен тем, что в этой книге поставлен ряд проблем, которые никем не ставились ранее. Знаменитый «Русский раскол старообрядства…» А.П. Щапова является ровесником «Раскола». Труд этого историка не упомянут в «Расколе» и, скорее всего, не был известен его автору, находившемуся за границей, работавшему независимо от А.П. Щапова. Обе упомянутые книги неравноценны.
Труд А.П. Щапова значительно шире по своим историческим источникам, по замыслу и имел гораздо больший резонанс в общественном мнении. «Раскол» – это, в сущности, не исследование по истории старообрядчества и антицерковных движений в России, а публицистические размышления о новых для страны проблемах, среди которых не последнее место занимает веротерпимость. Им предшествует исторический экскурс в историю расколов, ничем не выделяющийся среди подобных полуполемических сочинений того времени. Конечно, взгляды автора «Раскола» и А.П. Щапова можно исследовать подробнее, можно найти параллели, но это тема для особой статьи.
Нельзя утверждать, что «Раскол» оказался гласом вопиющего в пустыне. Против этого свидетельствуют, во-первых, отзывы П. И Мельникова и В.И. Кельсиева. Во-вторых, тот факт, что в XIX веке языковой барьер не был непреодолимым препятствием для образованной дворянской и разночинской аудитории.
Справедливости ради следует отметить, что автор однозначно расценивает старообрядчество как зло для страны, против которого необходимо принимать ненасильственные меры, изучать его. В то же время в ходе размышлений автор заявляет о необходимости духовной свободы в России и, вступая в противоречие с некоторыми своими же положениями, требует ее для старообрядцев.
Как уже было сказано, автор «Раскола» не высказывает оригинальных идей, повествуя в первых главах книги об истории расколов в русской церкви до Никона и при нем. Он намеренно отказывается давать оценку Петровской эпохе. Впрочем, далее он, называя реформы Петра I «антинациональными», доказывает, что именно они были причиной столь сильной неприязни старообрядцев к личности царей, несвойственной для русских. Попытка исторического анализа в первых главах «Раскола» потребовалась лишь для того, чтобы подробнее остановиться на современном состоянии старообрядчества и сектантства в России и отношении к ним государства.
Автор отрицательно относится к крепостному праву. Из-за некоторых смелых суждений на сей счет (и не только) «Раскол» вряд ли имел шансы на публикацию в России.
1852 год определен в книге как своеобразный рубеж в отношениях между правительством и старообрядцами. В правительственных кругах созрело мнение, что все принятые ранее меры в борьбе с древлеправославием не дали ощутимых результатов, более того – не могли их дать. Автор «Раскола» упрекает Александра I, разрешившего старообрядцам иметь священников, независимых от синода: «он не подумал о последствиях». Но дело вовсе не в Александре I, который смотрел на старообрядцев сквозь пальцы, желая, однако (как указывает автор), «объединить всех своих подданных под стягом православия».
Николай I пытался искоренить старообрядчество, только «в течение 25 лет правления Николая репрессивные меры, направленные против раскольников, ударили по их массе; но в конечном счете, не поразили зло в его корне. Эти суровые меры, принуждавшие к молчанию, не имели ничего систематического, не могли произвести никакого длительного эффекта. Больше ненависти скапливалось в молчании… Раскол расширялся и проявлялся в более угрожающих формах». «Зло», «в более угрожающих формах» – все эти клише свидетельствуют о том, что автор был знаком со старообрядчеством «по бумажке».
Именно с 1852 года, когда на должность министра внутренних дел был назначен Д. Г. Бибиков, сумевший наладить отношения с тогдашним обер-прокурором синода Н. А. Протасовым, началось совместное изучение силами обоих ведомств старообрядчества и сектантства. Тогда-то и была создана тайная канцелярия, занимавшаяся этим вопросом и засекреченная до такой степени, что никто не знал, где она располагалась.
Один из первых выводов работы этой канцелярии был следующим: предпринимаемые ранее меры против старообрядчества не имели общего плана, ничего не известно о числе старообрядцев и сектантов, ничего не ведомо о тенденциях развития религиозных течений, стоящих в оппозиции к господствующему православию. Этот вывод определил этнографо-статистический характер последующего изучения старообрядчества.
Таким образом, получается, что неудачные репрессивные меры повлекли за собой научное изучение старообрядчества. Автор «Раскола» упоминает о секретных комиссиях, изучавших старообрядчество в российских губерниях. Ссылаясь на их выводы, он признает самым опасным для государства поповское согласие: оно наиболее многочисленное, ведет «активную пропаганду», имеет связь с заграницей, в руках некоторых старообрядцев-поповцев сосредоточены немалые капиталы.
Ипользуя выводы комиссий, автор «Раскола» пытается выделить типы старообрядцев. Итак,
«…каждая секта состоит из трех категорий сектантов: вожаки, жертвы обмана, фанатики.
Вожаки главным образом занимают высокие позиции в финансовой сфере и промышленности, они не движимы никаким религиозным принципом и делают себе из сектантского сознания средство влияния и извлечения прибыли. Они немногочисленны, но наделены отменной ловкостью.
Жертвы обмана, легковерная толпа, слабые и подневольные, в большинстве своем глубоко невежественны. Полная доверия к своим наставникам, распоряжающимся ими, эта армия раскола слушается генерального штаба вожаков, видит лишь их глазами, принимает за правду все, во что им ни скажут верить, ждет приказа, чтобы действовать. Насколько эта толпа, предоставленная самой себе, бессильна, настолько же, хорошо управляемая, она могла бы стать опасной и страшной.
Что касается фанатиков, то восторженность их духа и чистосердечие внушают скорее жалость, чем страх. Бедные и простые в нравах, они из-за своего малого числа обычно безобидны. Между тем в такую материалистическую эпоху, как наша, их небольшое число лишает их самых эффектных средств пропаганды, обрекает на темноту, и они удовлетворены тем, что по-своему молятся Богу в безвинности собственных душ.
Следует признать, что религиозные фанатики, в большинстве люди славные, строгой добродетели, были в руках вождей инструментом, который всегда расширял и укреплял их влияние. В Москве, таким образом, на каждом кладбище вожаки имели вокруг себя старцев безупречной добродетели; уважаемые массой, они привлекали и задерживали в лоне раскола обманываемых, которых эксплуатировали вожаки».
Не трудно заметить, что классификация автора «Раскола» отличается схематизмом и оторванностью от реальной действительности. В романах того же П.И. Мельникова мы не найдем героев, которые строго бы вписывались в установленные автором критерии трех категорий. Трудно представить, например, Патапа Чапурина «вожаком», который использует «фанатичку» Манефу для коммерческой выгоды. Классификация опять же свидетельствует о недостаточном знакомстве с живым старообрядчеством.
Меры, предпринятые против древлеправославия после 1852 года (закрытие Рогожского кладбища и др.), автор считает в основном правильными. Их недостаток он видит в отсутствии гласности. Это помешало верной (на его взгляд) оценке действий правительства в общественном мнении. Считала эти меры нужными и правильными также секретная канцелярия, где, судя по книге, даже преувеличивали их значение, недооценивая старообрядчество:
«В канцелярии говорили с радостью: Еще год, и в Москве больше не будет раскола.
Если зло искоренено в центре, цель будет быстро достигнута; когда сильные и могущественные приведены к порядку, их убеждениям последуют и массы; если останется несколько фанатиков, они исчезнут мало-помалу, и Россия очистится от этой проказы, которая “грызет” ее и толстым слоем туч застилает будущее”». Результаты гонений 1853 – 55 годов расцениваются в целом положительно. К перегибам автор относит лишь распоряжение об обязательном предъявлении для купцов-старообрядцев документов о принадлежности к синодальному православию при объявлении гильдейских капиталов. Словом, В.И. Кельсиев был прав, когда писал о том, что автор старается оправдать николаевские меры, направленные против старообрядчества.
Заслуга работы Министерства внутренних дел в 1852 году состоит, по мнению автора «Раскола», в том, что был широко поднят «старообрядческий вопрос». Ценою больших усилий собирались важные сведения о старообрядцах, помогавшие «увидеть всю глубину зла». Была поставлена цель если не уничтожить старообрядчество, то хотя бы уменьшить его опасность для государства. Автор не считает ее мнимой. «Быть может, оно (министерство. – В. Б.) преследовало его (старообрядчество. – В. Б.) с излишней строгостью, подчиняясь идеям времени, абсолютной воле, которая составляет душу всякого правления, но оно установило теоретически правильную систему действий; прежде жили по воле случайных обстоятельств».
«Правильная» в теории система мер не была, однако, застрахована от перегибов, которые проявились в ходе их практического исполнения. Всю вину за эти перегибы и ошибки автор «Раскола» приписывает исполнителям, «низам», обвиняя их в излишней грубости, взяточничестве и т.п. Все это дискредитировало правительство и мешало полному искоренению старообрядчества. Еще заслуга Министерства состоит в том, что оно «худо или бедно… создало систему, основанную на изучении фактов.
Чтобы в соответствии с ними искоренять зло, у него было много энергии, неколебимое постоянство, защита сверху от любых посягательств… Однако это Министерство рухнуло, не закончив своего дела». Речь идет о смене курса в отношении старообрядчества после смерти Николая I, умершего в феврале 1855-го.
В новых условиях, на рубеже 1850 – 60 годов, возвращение к системе 1852 года, по мнению автора «Раскола», уже невозможно. И сам он резко меняет собственное мнение относительно тех мер, которые следует предпринять против старообрядчества и сектантства. Заметим, как стремительно меняется ситуация: то, что в 1852 году было правильным и необходимым, в 1859-м уже неприемлемо. Распущена секретная канцелярия и специалисты по старообрядчеству не у дел. Время ставит новые требования.
Изменился его дух. Свобода совести кажется автору естественным правом, эта свобода – цель России. Секты были и будут при любом общественном строе. Но на какие же вопросы должно обратить внимание новое МВД? «По моему сердечному убеждению, задача, которой должно прежде всего заняться министерство, состоит в том, чтобы прислушаться к законным пожеланиям сектантов, предоставить им свободу в отправлении богослужения.
Тогда будет можно, не опасаясь ропота и нарушения общественного спокойствия, твердо устранять беспорядки, для которых не будет и тени повода». Правительство на распутье: либо система подавления, либо система терпимости. В этом, по мнению автора, – основной вопрос внутренней религиозной политики. И «…современное общество идет, скорее, в сторону свободы, чем в сторону авторитарности».
Но возникает ряд вопросов. Поповцы, например, требуют епископов, независимых от господствующего православия. Автор (Раскола) предвидит возражения со стороны синода. Ведь это означает и легальное признание «новой»5 Церкви, которая резко потеснит позиции господствующего православия. «Это значит утвердить хаос, увековечивать анархию. Ведь этот раскол слишком мерзок, чтобы заслужить подобную уступку от правительства.
Однако это вы должны, отцы мои, рассеять мрак, вы должны возвращать слепым зрение и наставлять на путь блуждающих, – пишет автор «Раскола», обращаясь к синодальному духовенству, отстаивая, вроде бы, религиозную свободу. – Почему вы спите в блаженстве своей священной власти? Почему пребываете в летаргическом сне, когда стадо доверено вашей заботе? Проснитесь, пастыри душ! Вооружитесь на битву! Защищайтесь словом, своими писаниями, и особенно – своей святостью, и ваша паства, вместо того, чтобы оставить вас, поспешит за вами, увеличившись, сделавшись более верной тому, кто поведет ее по дороге спасения.
Если еретический священник может и хочет привлечь к себе ваших верных (ибо таковы тенденции всякой веры, всякого исповедания), кто мешает сделать вам то же, побить его пропаганду другой пропагандой? Православной церкви, обладающей истинной верой, горящей святым усердием, нечего терять в этой борьбе, нечего страшиться этой свободы: не она ли, церковь, – тот святой ковчег, хранящий скрижали закона?»12. Спустя некоторое время и П.И. Мельников будет критиковать господствующее православие за пассивность и равнодушие. И не он один…
Автор «Раскола» не может однозначно решить вопрос об официальном дозволении старообрядцам иметь епископа. Ведь тогда господствующее православие тоже потребует от государства свободы. И что получится? Учреждение патриаршества приведет к конфронтации между государством и церковью. Но если старообрядчество имеет основания стать полноценной (легальной) церковью – это рано или поздно произойдет, считает автор «Раскола».
Если нет – оно при активных репрессивных действиях полиции исчезнет. Но правительство достигнет успеха лишь тогда, когда устранит причины, которые влекут сопротивление старообрядцев господствующему православию. Оставить «старообрядческий вопрос» нельзя, – предупреждает автор: это «все равно, что спать на вулкане». Невозможно искать выход в предоставлении старообрядцам полной и немедленной свободы.
Веротерпимость прогрессивна, но нельзя приносить прогресс в жертву общественному порядку, и наоборот. Таков один из главных аргументов автора «Раскола» против предоставления старообрядцам полной и безоговорочной независимости. Рассуждая, автор призывает обращаться к опыту Запада по вопросам веротерпимости.
На наш взгляд, заслугой автора «Раскола» является то, что он одним из первых попытался вывести изучение старообрядчества за рамки статистики и этнографии. Он поставил вопрос о философском осмыслении основ древлеправославия. Этот подход: посмотреть на старообрядчество с точки зрения философии – будет поднят гораздо позже, на рубеже веков, в работах В.С. Соловьева, В.В. Розанова, В. Сенатова.
К философскому осмыслению старообрядчества автор «Раскола» пришел, пытаясь ответить на вопрос, кто же они, собственно, эти старообрядцы, что представляют они собой? В книге есть целая глава, которая так и называется – «Философия раскола». Но философское осмысление в «Расколе» довольно ограниченно и сводится, главным образом, к вопросам взаимоотношения старообрядчества и государства. Разумеется, мы не ставим автора «Раскола» в один ряд с В.С. Соловьевым или В.В. Розановым. Мы лишь хотим отметить, что уже в 1859 году была попытка взглянуть на старообрядчество в аспекте философии. Другое дело, конечно, насколько глубоко и полно она воплотилась.
«Когда Петр Великий реформировал церковь, подчиняя ее управление государству, когда попы стали правительственными служащими, атаковавшими национальные традиции и нравы, перевернувшими все, желая по-своему возродить, раскольники по определению оказались людьми прошлого, представляя собой, если угодно, консервативный дух, старый русский мир в его вековой неподвижности, раскольники окружили порицанием и новый порядок вещей, и государственный клир. Раскол по природе своей – настоящий протест против существования официальной церкви и духовенства, стоящего на службе у государства».
Автор «Раскола» рассматривает старообрядчество как явление, носящее одновременно характер и политической, и религиозной оппозиции. «Они хотят избавить православную церковь от всякого подчинения правительству, сделать ее независимой, поставить во главе ее духовных лиц, которые были бы избираемые и власть которых зиждилась бы на авторитете. Таковы их тайные устремления. Непроизвольно и не основываясь на современных философских теориях, они хотят разделения власти духовной и временной». Подобный порядок существовал в древней церкви и проявляется в старообрядческой, – отмечает автор.
Что могло бы вернуть доверие старообрядцев к правительству? «Возврат к национальной традиции, отказ от административной системы, заимствованной с запада, – системы, которая при Петре Великом была мощным рычагом преобразований, но изживает себя сегодня, и даже более того, становится преградой, средством регресса; повышенная строгость к подбору государственных чиновников – вот что вернуло бы правительству доверие и любовь сектантов». В качестве политических требований старообрядцам приписывается стремление к возврату допетровских форм государственного правления («Они хотят царя вместо императора»).
Особая тема – отношение старообрядчества к правящим классам. «Чувство ненависти, которое раскольники питают к высшим классам общества, есть, в каком-то смысле, разновидность их тайной неприязни к императорам-реформаторам и их правительству. Петр I не только переделывал порядок вещей на Руси, он совершил неслыханное – трансформировал нравы целой части подданных.
По его приказанию дворяне отказались от старого платья. Бороды, которые в древности у русских были связаны с религиозной идеей, пошли под лезвие бритвы; это значило, что жить следует по-западному; внешне мы приняли более продвинутый, цивилизованный образ жизни, не приготовившись к нему, что было необходимо». Религиозное чувство высших классов было расшатано вторжением новых нравов, и они впали в равнодушие. В народной массе сегодня больше моральной чистоты, чем в высшей сфере, – признается автор. Эта оторванность от народной традиции становится камнем преткновения между высшим слоем общества и народом.
В отличие от подавляющего большинства противостарообрядческих полемистов, автор «Раскола» отказывается вешать на древлеправославных христиан ярлык «безграмотной массы». «В общем они менее невежественны, чем та часть населения, которая вверена государственной церкви: большая часть из них умеет читать и писать. Но читают они лишь Святое Писание и Евангелие, находя, что человеческому разуму не нужно знать больше».
Это и другие признания подтверждают, что автор книги все-таки стремился уйти от стереотипов. По крайней мере, он не обвиняет старообрядцев в полном невежестве, что было частым делом в противостарообрядческой литературе того времени. Но, тем не менее, груз стереотипов все же мешал ему. Поэтому суждения, изложенные в книге, довольно эклектичны, что можно объяснить неустоявшимися убеждениями автора – влиянием переломной эпохи.
Завершая одну из глав, автор «Раскола» дает весьма смелый совет: «Скажу государственным чиновникам, занимающимся делами раскола, что они слишком часто превышают власть, что слишком часто вторгались они в компетенцию духовенства. По какому праву обычные гражданские служащие становились проповедниками православия? Мне возразят, что раскольники в своей неприязни к попам охотнее слушали тех, к кому не имели причин для ненависти.
В самом деле, примирительное вмешательство благородных людей часто приводило к прекрасным результатам, и без этих добровольных миссионеров не было б и обращений к православию. Однако всегда нужно опасаться замены полномочий. Особенно, если речь идет о делах веры; плохо, когда тот, кто наделен светской властью, становится апостолом, поскольку у него слишком много шансов превратиться в гонителя»18.
Философия старообрядчества – религиозная философия. «С философской точки зрения, русские секты являют собою протест против закабаления сознания и мысли. Этот стихийный протест души принимает у нас религиозную форму, поскольку религия и есть философия русского народа, ибо он не знает другого способа отстаивать самое святое право человека». Рассуждая о философских основах старообрядчества, автор сводит их к политическим проблемам, к вопросам взаимоотношений церкви и государства (что видно было уже из приводимых цитат), к теме противостояния свободного человеческого духа и установленных однажды государственно-религиозных канонов.
На современном западе, по мнению автора, общественный кризис заключается в противоречии между философской мыслью и властью, желающей ее «посадить на цепь». То же и в России: требования религиозной свободы для старообрядцев стали одним из признаков общественного неблагополучия. Свободный дух требует свободы дискуссий и прессы. Автор вовсе не против этого. Требования старообрядцев – частное проявление общего для многих стран и наций стремления к духовной свободе. «Раскол стремится к избавлению церкви, он хочет, чтобы она была свободной, подчинялась моральным нормам, жила чувством справедливости.
Между прочим заметим, что не одни сектанты требуют независимости духовной власти. В действительности и все глубоковерующие православные (так в подлиннике, речь идет о синодальном православии. – В. Б.) испытывают те же чувства. Это общее направление духа, кажущееся мне весьма очевидным, есть достаточное доказательство, что Россия не азиатская или татарская страна, как полагают многие. Она идет в одном потоке с современной цивилизацией, она обладает одним из самых характерных отличительных признаков ее, она стремится к разделению временного и вечного»19. Автор «Раскола» делает неожиданный и смелый вывод: русское старообрядчество с его требованиями – одно из доказательств того, что Россия идет в ногу с европейским миром.
На всем этом предоставление религиозной свободы старообрядцам не означает решения проблемы: религиозный аспект принимает политический характер, не менее острый. «Было бы ошибкой полагать, что сегодня достаточно удовлетворить религиозные нужды народа, дабы потушить пожар раскола. Верните церкви ее предназначение, ее независимость, освободите мысль и совесть; пусть духовная власть наконец займет свое подлинное место в нашем обществе. Но это будет лишь половина дела. Хотя и ослабевший, раскол продолжит свои захваты. Разрушенный как религиозная оппозиция, он поднимется и станет угрожать как политическая партия».
Можно подвести некоторые итоги. К сожалению, духовный мир старообрядчества как философская проблема в книге мало исследован. Объектом исследования, как уже говорилось, стала старообрядческая оппозиционность, ее причины, возможные последствия и те принципы, на основании которых нужно строить отношения между государством и старообрядчеством. Поэтому столь далекий от философии вопрос о численности старообрядцев и сектантов в России, затрагиваемый в главе «Философия раскола», кажется автору (Раскол) вполне логичным и уместным.
Размышления, претендующие на философские, носят скорее публицистический характер. Недостаток книги в том, что автор слишком узко понял философскую проблематику старообрядчества, сведя ее по сути лишь к одному аспекту – оппозиционности правительству (государству). При этом он, как и некоторые другие исследователи-публицисты (например, И. П. Липранди, Н.И. Субботин), преувеличил политический характер проблемы взаимоотношений старообрядчества и государства.
С воцарением Александра II изменилась внутренняя политика страны в отношении старообрядцев. Автор «Раскола» описывает заседание Комитета Министров, на котором обсуждался «старообрядческий вопрос». «Император закончил спор знаменательными словами: “Господа, я нахожу, что меры, применявшиеся Министерством внутренних дел против гражданских преступлений раскольников, признанные моим отцом, бесполезны. Полиция должна делать свое дело, духовенство – проповедовать и учить, заботясь об искренности убеждений; я хочу, чтобы в моем государстве правила терпимость.
Надеюсь, что вы окажете мне искреннее содействие, чтобы твердо ступать путем справедливости”». Но веротерпимость для автора «Раскола» – понятие не совсем устоявшееся. Как уже отмечалось, он не может согласиться с предоставлением полной свободы вероисповедания старообрядцам и сектантам, это грозит хаосом. Веротерпимость и свобода слова должны иметь пределы, которые не установлены пока четко. Как определить их – вопрос. К тому же старообрядчество видится автору явлением двойственным: здесь можно встретить примеры идеальной добродетели и морали, и, наоборот, – распутства и преступности. Этот подход вновь отображает двойственность автора в оценках староверия, даже страх перед ним.
В целом, после того как был взят курс на эту неясную веротерпимость, отношение к старообрядчеству в России характеризуется пестротой мнений. «Мы кинулись из одной крайности в другую», – констатирует автор «Раскола», и эти его слова можно понимать как комментарий к решению Александра II23. Он не признает необходимым дозволение старообрядцам иметь своего епископа. Не ставит во главу угла даже столь распространенное в 1850 – 60-х годах мнение, что старообрядчеству нужно противодействовать распространением просвещения. Наиболее необходимыми ему кажутся другие меры. И первая среди них – это четкое разграничение функций духовной и светской властей, о чем уже упоминалось. В немедленном реформировании нуждаются законы и суды.
«Почему у нас в делах раскола православное духовенство и светские офицеры не имеют четко очерченных ролей? Неразбериха в их компетенциях повлекла частые злоупотребления, и настало время исправить это. Вмешиваясь в дела совести, гражданская администрация выходит за пределы своего предназначения. Это очевидно. Например, когда требуется выдать паспорт человеку, желающему сменить место жительства, полицейский обязан отметить, раскольник ли тот, принадлежит ли к какой-либо секте. Чем это грозит общественному правопорядку? Или это пометка о бесчестии, которую хотят добавить к обычным отличительным знакам?
Но это беспричинное оскорбление. Далее, разве неизвестно, что у нас за деньги все православные… по паспорту. Другой не менее странный факт: когда призывная комиссия собирается для осмотра новобранцев, то, прежде чем врач освидетельствует физическое состояние будущего солдата, нередко слышишь, как председательствующий подвергает его экзамену на катехизис, желая убедиться в твердости его религиозных принципов и потом уже констатировать крепость тела. Как будто пуля раскольника менее годна, чтобы бить врага, чем пуля православного!
Не принимает ли и правительство на себя функции высшего духовенства в некоторых делах, касающихся гражданского состояния людей? Для того, чтобы ребенок считался законнорожденным, чтобы имел право на отцовское наследство, он должен предъявить справку, удостоверяющую, что его родители были венчаны либо православным священником, либо, по крайней мере, единоверческим попом. В противном случае он вне закона, он считается рожденным вне брака»24. Все подобные законы, противоречащие здравому смыслу, требуют скорейшей реформы, – заключает автор «Раскола».
Тоже относится и к суду. Он должен быть открытым, в нем следует ввести устные прения между сторонами. Помимо реформ нужна высшая школа управления, где готовили бы компетентных чиновников. «Словом, бдительная и честная полиция, гласный и открытый суд, немедленный и полный пересмотр наших устаревших законов: все эти реформы в единой связке, все столь же срочно, сколь и неизбежно. Только такой ценой можно достичь прогресса»25. Автор «Раскола» предостерегает от открытого вторжения в дела старообрядцев (и сектантов), а предлагает устранить существующие в их отношении перегибы.
И вообще, «если мы предоставляем свободу, никогда не надо терять из виду требования порядка, эту фундаментальную основу любого общества. Вся сложность проблемы в том, чтобы согласовать прогресс с порядком»26. Эта формула, можно сказать, и выражает тот комплекс проблем, из-за которого у автора возникает столь настороженное отношение к веротерпимости – довольно новому для тогдашней России веянию времени. «Раскол» – одна из первых попыток разобраться в нем.
И тем не менее, несмотря на осторожность, на ряд нерешенных вопросов, несмотря на стереотипы, автор «Раскола» приходит к смелому и радикальному для своего времени выводу. Речь идет о необходимости отменить церковные проклятия, возложенные на старообрядцев. «Церкви первой надлежит показать пример милосердия; духовенство должно торжественно снять анафемствования, лежащие на раскольниках»27. Вместе с этим надлежит провести ряд реформ.
- Синодальное духовенство должно стать открытым сословием: это позволит сделать духовную карьеру каждому, кто к тому стремится и чувствует склонность. Приток новых неравнодушных к вере людей усилит духовенство.
- Необходима реформа, улучшающая образование духовенства. В частности, введение в учебный план таких предметов, как медицина и агрономия. По мнению автора, это особенно необходимо сельским священникам. Ненужные предметы следует убрать.
- Повышение жалования для духовенства, что снизит его зависимость от паствы.
- Отказ от преследований за переход в иное вероисповедание. Полиция должна вмешиваться лишь тогда, когда имели место насилие или обман. При этом синодальный священник или светское лицо, «использующие принуждение или обман, чтобы привлечь иноверца, должны подвергнуться такому же наказанию, что и раскольник, силой увлекающий православного».
- Старообрядцы тоже должны иметь право занимать общественные посты. «Для гражданского закона раскол не должен более существовать; необходимо, чтобы это слово было вычеркнуто из наших законов: все подобные наименования, которые ведут к ненависти между детьми одной родины, должны исчезнуть. Отменим же этот объемистый свод законов, печальный памятник ушедшему времени. Больше нет раскольников и “вожаков”: пусть в России будут лишь российские подданные, живущие по единому закону!». Делая этот вывод, автор как бы перечеркивает свою же классификацию старообрядческих типов, приведенную ранее.
- Введение публичных, открытых дискуссий по спорным вопросам веры.
- Признание законнорожденными детей старообрядцев, крещенных не в синодальном храме.
Многое из того, что предложил автор «Раскола», было настолько радикальным и смелым, что не могло в то время осуществиться. Так, анафема со старого обряда была снята только в 1971 году. Но книга «Раскол» представляет большой интерес, ибо в ней впервые были высказаны и обоснованы те меры, которые следовало принять в отношении старообрядчества и для укрепления синодального духовенства – их требовало время.
Автор книги подчеркивает фактор времени. Многое из того, что он обосновал, было повторено другими исследователями и публицистами. Но в России еще не настал час столь радикально ставить проблему. Тот же П.И. Мельников в 1859 году в одной из записок по поводу восстановления Белокриницкой иерархии писал: «Что если у нас произойдет разрыв с Австриею и впереди австрийских войск явится на русской земле митрополит Кирилл в древнем облачении русских святителей? Что если он возгласит: “Я гряду, христиане древлего благочестия, под прикрытием австрийских солдат, очистить мерзость запустения в священном Кремле московском и во всем государстве русском”?
Своим осьмиконечным крестом он принесет тогда нам в сто раз больше вреда, чем штуцеры и улучшенные осадные орудия англо-французов. Из края в край восколебнется тогда земля русская – и двуглавый орел австрийский в самом центре России восторжествует над нашим двуглавым орлом. Австрия нам страшнее всякого другого врага. Она страшнее нам всей остальной Европы, ополчившейся на нас”». Конечно, подобная точка зрения не может быть согласована с тем, что предлагал автор «Раскола», который вовсе не говорит об «австрийском факторе».
Автор «Раскола» бросается от запретов к радикальным мерам по освобождению старообрядчества. Книга писалась, когда он еще не составил четкое и прочно утвердившееся мнение о «старообрядческом вопросе». Оно, похоже, формировалось и крепло в процессе работы. Автора заботит не только положение старообрядцев в империи, но и положение духовенства господствующей церкви. Укрепление клира – важный фактор стабильности в государстве.
Реформы, ведущие к веротерпимости, должны идти в ногу с реформами по улучшению быта синодального духовенства. Взгляды автора «Раскола» хранят печать суровой по отношению к старообрядцам николаевской эпохи и «оттепели» времен Александра II. Такое ощущение, что книгу писали два человека: один был крайним консерватором, другой – либералом. Но в последней главе («Меры, которые надлежит принять сейчас») слышен решительный отказ от прошлого – николаевского прошлого. Автор искренне желает принести своей книгой пользу стране, за пределами которой он вынужден жить.
Одна из мер – отмена проклятий, возведенных на старый обряд, «гремящих клятв оных, заряженных железом, камением и тимпаном», по образному выражению Ксеноса. В середине 1870-х годов за это активно выступал известный церковный историк и публицист Т.И. Филиппов, но первый голос о необходимости отмены (и, может быть, самый первый в русской не старообрядческой публицистике) прозвучал гораздо раньше и – на французском языке.
P. S. В приводимых цитатах из книги в соответствии с духом того давнего времени под «раскольниками» понимались старообрядцы, под «православными» – последователи синодальной церкви. Может быть, замена слова «раскольник» на «старообрядец» послужила бы к чести цитируемого автора, но мы не искажали этих цитат, чтобы вернее передать оригинал.
Мельников П. И. (Андрей Печерский). Письма о расколе. Собр. соч. в 8 томах. Т. 8. М. 1976, С. 9.
Кельсиев В.И. Сборник правительственных сведений о раскольниках. Вып.2. Лондон. 1861. С.182.
Le Raskol. Paris. 1859. P.49.
Негативно оценивается и указ Екатерины Второй, позволявший старообрядцам вернуться из-за границы на родину. «Эти эмигранты, возвращавшиеся к своим очагам, приносили с собою идеи и чаяния, которые, однако, сложно было удовлетворить». Речь идет о необходимости открытого вероисповедания. Приток старообрядцев из-за границы усиливал «старообрядческую пропаганду», увеличил число старообрядцев.
Суровая система крепостничества явилась, по мнению автора, одной из причин, толкавших людей переходить к старообрядцам. «Крестьянину не приносила радости завершенная работа, его собственник мог отнять все, чем тот обладал. Он даже не считал, что волен распоряжаться собственной душой. Подушная подать ставила его в один ряд с мебелью или скотом». Крепостных людей якобы привлекала та свобода, которой пользовались старообрядцы.
«Беглый крестьянин, разыскиваемый преступник, дезертир находили у них всегда готовое убежище. Они оставались у них до тех пор, пока полиция не теряла их следы и отказывалась преследовать». Этот, тоже довольно распространенный пропагандистский прием – когда старообрядцев делали пособниками и укрывателями преступников – звучит в книге по-особому, он использован для того, чтобы вскрыть социальные причины неподчинения крепостных и их перехода к старообрядцам.
