Это рассказ о жизни семьи из пяти человек (семьи Лыковых), прожившей около полувека в полной изоляции в двухстах пятидесяти километрах от ближайшего поселения до того дня, когда её обнаружили геологи в 1978 году.

Как появились первые старообрядцы в верховьях Абакана? Почему уходили от цивилизации в горы? Как смогли выжить о экстремальных условиях, устоять в вере и сохранить свою самобытность?
Ответом на эти вопросы является повествование последней представительницы угасающего рода, С которой я знаком более восьми лет, четыре из которых прожил в верховьях Абакана. Долгими зимними вечерами, при свете керосиновой лампы Агафья Карповна Лыкова рассказывала мне о прожитом и пережитом.

Исключительные, от Бога, память и дар рассказчицы, а также незамутненное ненужной информацией сознание, позволили ей окунуться не только в те события прошлого, участницей которых она была, но и услышанное от предков. Во время нашего общения у меня не раз возникало ощущение нереальности происходящего. Казалось, что передо мной сидит человек из далёкого прошлого и старше нас всех лет на триста.

Так что же послужило толчком для молодых Иосифа и Раисы Лыковых снятая с насиженного места? То ли желание правителя Земли Русской узнать количество подданных и своим указом повелевшего переписать народ; то ли кровавая расправа, устроенная жандармами в уральском городке Ялуторовск, когда двух священников Древлеправославной Церкви, заколоченных в бочки с гвоздями спустили с горы? Бог весть: история отношений между старообрядцами всегда была сложна и трагична. Когда же становилось особенно тяжко — будоражила душу мысль о благодатной стране, где всё по-божески, и правит той страной и народом в ней живущим мудрый и справедливый государь. Земли там плодородные, дождик вовремя и солнышко не жарит, и пребывают все в добром здравии, душевном и телесном…

Мечты русского народа о справедливости, а значит и счастливой жизни, воплотились в Сказание о Беловодье. Есть за китайской землей страна, в которой живут истинные христиане, никем не преследуемые, трудятся и молятся по славу Божию под покровом Пресвятыя Богородицы. И если кто-то любопытствующий, или, что хуже, со злым умыслом по пытается проникнуть в Беловодье — ничего он не найдёт и не увидит, кроме сплошного и белого, как молоко, тумана. Разве только особо чуткий услышит где-то вдалеке не то шум прибоя, не то колокольный звон, собирающий прихожан к вечерне.

Путь в Беловодье пролегал через сибирские просторы, Алтай, а затем уже через китайские земли. Многие кержацкие семьи, не выдержав длительного перехода, оседали в укромных таёжных местах. Тем более что земли, через которые они проходили, Особенно предгорья Алтая, были весьма привлекательными для проживания. Климат там довольно мягкий, хотя бывает, к Рожеству или Богоявлению так мороз завернёт, что деревья рвет. Но глубокие снега надёжно укрывают землю За лето рожь да пшеница отменным колосом наливаются. А травы не то, что в пояс — всадника значит, на коне скрыть могут. А главное от — «власти антихристовой» подальше. Глядя на это великолепие, крестьянская душа стояло на распутье: идти дальше или синица в руках. К тому же большинство понимало, что для Беловодье они не готовы — лишь бы от гонителей скрыться. Историю одной такой группы из сорока человек я узнал от Агафьи.

На китайской границе тамошний чиновный люд устроил переселенцам досмотр. Вышел конфликт. И всех, за исключением одной семьи, завернули обратно. Большая часть вернулась на Алтай, а несколько человек, во главе с братьями Скороходовыми, решили поискать место для жилья в верховьях Абакана. Зима настигла их в тувинских гольцах. Коней, не приспособленных к местным условиям ( не могли тебить т. е. добывать, корм из под снега) пришлось забить, чтобы не мучились. А когда идти стало совсем убродно — сделали лыжи, обшив их конским камусом, и свалились с гальцов в районе слияния трёх горных речек: Сектыозека, Ерината и Большого Абакана.А дальше вниз по реке ещё километров сто, пока не нашли подходящее место, где Абакан, выраваясь из скальных щёк, смиряет свой бешенный нрав, отражая пологие склоны в зеркальной поверхности воды. Тут и решили остановиться.Как пережили ту зиму — одному Богу известно. Когда грянула дружная весна, пробуждая к жизни застывшую тайгу, народ огляделся и посчитал потери. Кто-то ушёл ещё ниже по реке, а иным это место глянулось: есть где огород разбить и покосы добрые, скотину завести можно. Да и тайга живностью богата — с голоду не умрёшь, а значит, будем жить.

Шло время. Шли и люди, убегая от гонений и пробираясь через сибирские дебри, надеясь на оседлую жизнь в удобном месте. Кто-то оставался в поселении Скороходовых, кто-то двигался дальше. Всем, желающим присоединиться к общине, братья устраивали своеобразный богословский экзамен, боясь проникновения к ним ересей. Дробясь на толки и согласия, беспоповская среда вызывала к жизни множество течений, чьи проявления веры носили подчас откровенно еретический характер.

Среди новоприбывших выделялись дедушка Афанасий и бабушка Елена, как ласково именует их Агафья. Видимо, детские впечатления из воспоминаний её отца об этих светлых стариках передались и ей. Прибыли они доживать свой век вдали от мирской суеты, посвятив отпущенное им время молитве и добрым делам. У лыковской детворы вскоре тоже появились сверстники: Кирил, Ефим и маленькая Матрона приехали на заимку с родителями Софоном и Федорой Чепкасовыми. Вся община состояла из пяти семей.

Первым делом, конечно, занялись строительством. Избы рубили сообща. Что-что, а топоры кержаки держать умели — непьющие, некурящие, здоровьем необиженные, дело своё знающие. Брёвнышко к брёвнышку так подгоняли — иголку не просунешь. Нижние венцы клали из прочной и долговечной лиственницы, а остальные стены выгоняли из кедровых брёвен, приговаривая: «От кедры самый чистый и тёплый дух исходит».

Семейные ставили избы-пятистенки. Просторные и светлые горницы с обязательным передним углом для икон и налоя, куть с русской печью, лавки вдоль стен, да стол из колотых и струганных плах, авторитетно расположившийся посреди горницы, составляли интерьер христианской, крестьянской избы.

Старикам жильё срубили поскромнее, много ли двоим надо, но зато потолок не плахами, а брусом закрыли. И получилась самая тёплая изба. Дедушка Афоня занимался перепиской служебных книг: канонов или чего-либо из Писания. Бабушка Елена всё больше по хозяйству, да за детворой приглядывала, когда родители в тайгу уходили. Коровку-кормилицу сразу завели. Поэтому ребятишки частенько на шанежки-оладушки забегали. Добрыми и мудрыми были эти старики.

Однажды, кто-то из вновь прибывших стал обвинять соседей в том, что те картошку едят. Споры об этом уже поутихли, но в отдельных общинах особо ревностные «хранители старины» продолжали «завинять бесовское, многоплодное, блудное растение». Среди таёжников возникли разногласия. Тогда дед с бабой, зная, что без картошки им не прожить, собрали перед посадкой всех на сход и чтобы помирить спорщиков, сказали: «Сажать картошку будем, но с заветом. Помолимся и попросим Господа: если это растение Ему неугодно, а нам неполезно, то пусть какая-нибудь напасть случится и урожая не будет». На том и порешили. А осенью столько накопали, что все сомнения отпали навсегда.

Вот так, жизнь, вдали от мировых потрясений, потихоньку входила в знакомое с детства для христиан русло. Весной, после Юрьева дня начинали посадку. Летом покос, заготовка ягод, грибов и прочих таёжных даров. Если выдавался орешный год, то всей общиной выходили на сбор кедровой шишки, лущили, просеивали и сушили орех. Не каждый год родит это, воистину, чудесное дерево, поэтому заготавливали впрок. Орех, при правильном хранении, четыре года лежит, не портится. В октябре после Покрова мужики уходили в тайгу на промысел пушнины. Добывали соболя, колонка, лисицу, белку. Особая удача, если кто-нибудь на реке выдру славливал — алтайцы одну шкурку на коня меняли. Добытую пушнину, излишки мяса и рыбы меняли на соль, муку, крупы и железо. А когда февраль-бокогрей приходил, начинали готовить дрова. Стылые берёзовые и осиновые чурки звонко разлетались от ударов колуна. Обычно, хозяин колет, а детвора укладывает в поленницу, чтобы за лето дровам просохнуть.

Но, чтобы у читателя не сложилось слишком благостное представление о таёжном быте, не нужно забывать, что описанные события происходили среди дикой первозданной природы, а выражение «медвежий угол» как раз про эти места. Полным хозяином тут был и остаётся доныне медведь. Обилие ягод, ореха, множество копытных: маралов, лосей, косуль — отличная кормовая база для этого зверя. Люди вторглись в его владения, а значит, нежелательные встречи и столкновения были неизбежны. И они не заставили себя долго ждать, особенно после того, как на заимке появилась домашняя скотина. И как часто бывает в подобных ситуациях — трагичное мешается с комичным.

Пропала корова у Михаила Скороходова. С утра пораньше, вооружившись, мужики отправились на поиски. Сразу за поскотиной стало ясно — медведь скараулил. По следам определили что да как и куда потащил добычу. Вдруг, слышат, рядышком ботало — бряк-бряк.

— Так это ж моя корова — молвил растерянно Михаил. — Неужто жива? Странно, столько кровищи, а она брякат. Мужики, а может это какая-нибудь из ваших, всё же…

— Да нет. Мы как прослышали, что твоя пропала — своих из стайки не выпускаем.

Так, разговаривая, выходят на небольшую поляну, а там косолапый лежит на спине и подбрасывает коровью голову вместе с боталом, играет. Покидает-покидает и к уху приложит — слушает. Застрелили, конечно.

А вот ещё случай. Бабы с ребятишками пошли по ягоды и наткнулись на задранного медведя. Видимо косолапые между собой что-то не поделили, вот один другого и порвал. Сбегали за мужиками. Те осмотрели поверженного. Шкуру решили снять, а тушу спалить, чтобы не растравливать оставшегося. А вышло наоборот. Следующим вечером, когда семья Лыковых отмолившись села ужинать, до их слуха донеслись непонятные звуки: не то бормотанье, не то шлёпанье губами.

— Осип, ты чё коней не закрыл, слышь, под дверьми фыркают, — спрашивает Раиса мужа.

Супруг встал из-за стола, открыл дверь — мать ты моя родная! — а он по двору разгуливает. Дверь тут же захлопнул — и на крючок.

— Ты, старый, явно ополоумел, рановато, вроде, закрючиваться.

А тот стоит — спиной дверь подпирает и только: «Мед… мед…». Тут уж Раиса поняла — что-то неладно. А когда из мужика с выдохом вырвалось: «Медведь!», Раиса тут же схватила миску с недоеденной кашей и, разбросав содержимое окрест, начала колотить посудой. Малые, не поняв, что происходит и почему мама шалит, недолго думая, решили её поддержать — когда ещё за столом побаловаться доведётся. И давай: миской об миску, миской об стол. Такой грохот поднялся! Придя в себя и отдышавшись, глава семейства решил глянуть в окно — не убежал ли зверюга. Облокотившись о подоконник, поднёс бороду к стеклу. А из темноты, с любопытством, смотрит на него хозяин таёжный. Ну, тут уж началось! Прямо, концерт для него устроили. На шум прибежали соседи и выстрелами отогнали незваного гостя. У Иосифа Лыкова, на ту пору, ружья ещё не было, и дворы на заимке были не так как в деревнях — забор к забору, а поодаль, похуторски, не лепились друг к другу — места хватало…

Год по году молодым прибавляет, а старикам убавляет. Из вчерашней малышни получились славные подростки: Дарья и Степан Лыковы, Кирил и Ефим Чепкасовы, Ермила Золотаев. Все были приблизительно одного возраста. Выросшие на природе, с детства у старших в помощниках и по хозяйству, и на охоте, рано освоили науку выживания.

К пятнадцати годам юноша мог и дом срубить, и зверя в тайге добыть. Степан вплотную подошёл к этому возрасту — уже на щеках стал пробиваться рыжеватый пушок. Характером, лицом, статью походил на тятеньку. По всему было видно, что растёт такой же кряжистый, рыжебородый молчун. Дарья в маманьку удалась — рослая, красивая, рано округлившаяся. И внутренний склад, скорее, от Раисы Агафоновны. Вот только к молению и учёбе, хоть и способна была, но не прилежна. Как: ни старались родители — не смогли заронить ей в сердце искры усердия, которые были в Степане и в младших. А обучение в христианской семье начиналось с младенчества. С грудничком на руках становилась мама на утренние и вечерние молитвы. Первым делом складывала в двуперстие маленькие пальчики и ограждала малютку крестным знамением — держа его ручку в своей руке, накладывала последовательно на лоб, живот, правое и левое плечи. Одновременно читала Исусову молитву. Когда малыш начинал говорить, учили Богородичную и молитву мытаря. На пятом-шестом году приступали к азбуке и грамматике. Затем начальные утренние молитвы, полунощница и большой начал. После этого наступала очередь Нового Завета и Псалтыри. Так закладывались в маленькую голову основы христианской веры. К шести-семи годам ребёнок уже мог читать и писать. Понятно, что не в каждой семье придерживались этого правила. Где-то к учёбе приступали позже или с меньшей нагрузкой, в зависимости от способностей обучаемого.

Хоть и не было в Дарье Лыковой тяги к учёбе, зато в работе огонь-девка была, нарадоваться на неё не могли — во всём помощница надёжная. И даже, когда новую баньку со Степаном в два топора рубили — в семье-то прибыло, да и старая обветшала, — не уступала брату и в этом, сугубо мужском, деле. Одна печаль была у родителей — как только солнышко за горизонт скроется, девка не к налою, а на вечёрки рвётся, где можно вволю с парнями побалагурить. А братья Чепкасовы и Ермила Золотаев глазами её уже до дыр протёрли. Молодость — она и в глухой тайге — молодость, и ничего с этим не поделаешь. А посему — пора девку к замужеству готовить, — решили Иосиф с Раисой.

И Василий Золотаев вовремя пришёл. Посидели, повспоминали, как сами на вечёрки ходили, на одной из которых оболтус Васька чуть избу у сродной сестры не спалил — куделю лучиной поджёг, а Раиса шалуна за чуб оттаскала.

Потом, уже в дверях, как бы невзначай, Золотарёв-старший намекнул:

 — У Ермилы мол, только и разговоров, что про вашу Дашутку. Не породниться ли?
 Переглянулись Лыковы, усадили обратно гостя, и давай вести обстоятельный разговор.
 — Дело хорошее. Мы тебя давненько знаем и ты нас, и родители наши в один собор ходили. Отчего же не породниться? Вот только Дарье шестнадцатый пошёл, а Ермиле — семнадцатый. Не рановато?
 Да я не про завтра разговор веду. Дело несрочное. Давай, годок выждем.
 — Добре! Вот, после Рожества и засылай сватов. 

На том и порешили.

Читатель уже, наверное, задался вопросом: что за вечёрки такие? Обычно, выбиралась самая просторная изба, где несколько семей, после управы по хозяйству, собирались зимними вечерами. Бабы и девки занимались прядением, вышиванием, пряли холстину. А где девки, там и парни. При тусклом свете лучины или свечи происходили первые притирки и приглядки между молодыми…

Керосиновые лампы у староверов были не в чести. Помнили они древнее предание: «Будет буйный, адский огонь. Если кто занесёт его в дом — святость из икон выйдет.

И если случится мертвец в доме том — изнести его, яко пса смердящего». Вот такие строгости. Но тот, кто бывал в других деревнях и видел, насколько ярче и удобней с лампой — начинал измышлять что-то подобное и для себя.

На Зайцевой заимке, что на Алтае, один умелец сколотил ящик с дверкой, без верхней и боковой стенок, и пристроил к окну с улицы. Так и освещался, снаружи. В Тишах на такое «святотатство» не пошли. Экспериментировали с лучиной: методом тыка пытались добиться более яркого горения. Оказалось, если сырое берёзовое полено положить на ночь в уже протопленную русскую печь, а затем наколоть лучинок и досушивать уже традиционным способом — такая, предварительно запаренная лучина, горит ярче.

Второе по значимости детское воспоминание Карпа Лыкова — похороны дедушки Афанасия. Этой же зимой провожали почтенного старца. Как жил, так и умер на восьмидесятом году — светло и спокойно, заранее приготовив себе кедровую домовину. И попросил Иосифа Лыкова, чтобы тот позаботился в дальнейшем о бабушке Елене.

Отношение к смерти у людей прошлого было диаметрально противоположным нынешнему пониманию этого венчающего земную жизнь события. Для христианина это был не конец существования, а переход в иное состояние, к другой форме жизни. Трагедия заключалась вовсе не в самом факте смерти как завершении плотского бытия, а в том, что человек мог преставиться без покаяния…

Вот ещё одна картинка из детства. Десять лет было Карпу, когда однажды, зимним вечером старший брат Степан спросил его:
— Ну, что Карпа? Пойдёшь со мной на Бедуйское озеро за тайменями?
— А тятя отпустит?
— Отпущу, отпущу, — отозвался Лыков-старший. — Пора и тебе, Карпуша, узнать настоящей жизни таёжной.

Очень обрадовался Карп этому приглашению. Хоть и вырос среди леса, но так, чтобы на несколько дней, с ночёвками у костра, тем более зимой — такого ещё не было!

— А когда пойдём? 
— с нетерпением спросил он.
— После Богоявления будем собираться. 
Пусть день немного прибудет, — ответил Степан. 
Через день после праздника, на лыжах с нартами, с утра пораньше, отмолившись, тронулись в путь.

Три дня ходьбы до тайменьего озера. Сначала вверх по Абакану километров пятнадцать. Затем по Бедую ещё километров двадцать пять. На этом притоке Абакана нет водопадов, как на большинстве горных речек. Поэтому рыба беспрепятственно поднимается вверх до самых истоков и зимует в высокогорном озере. Облюбовал этот водоём и таймень. Из местных рыб он считается самым вкусным. И заезжие купцы в Таштыпе и Абазе отдавали ему предпочтение. Вес отдельных особей иногда доходил до ста килограммов. Если кому-то удавалось изловить такого гиганта — вот где была удача так удача, — никакого мяса не надо. К тому же, из кожи этих великанов шили обувь… До озера добрались без приключений. Конечно, зашли на Горячий Ключ. Отогрелись в единственной на маршруте избушке и поплескались в целебных водах. Остальные ночёвки были у костра. Степан не раз уже ходил за тайменями, поэтому знал лучшие места для стоянок. Главное, чтобы рядом было побольше сухостойника. Сначала разгребали снег и разводили костёр на месте будущей «постели». Затем ужинали и готовили двухметровые сутунки для надьи. На это уходило два-три часа. В сумерках отгребали не прогоревшие угли в сторону, а прокалённую землю застилали пихтовыми и кедровыми вепсами. Натягивали холстину, которая служила одновременно и навесом и экраном, отражающим огонь и тем самым усиливающим теплоотдачу. После этого «заводили надью»: укладывали рядом два кедровых бревна, а сверху клали берёзовое сырое. От этого огонь не был таким буйным и горел дольше и ровным пламенем. Еловые и пихтовые дрова не брали — уж очень сильно «стреляют», можно пропалить одежду. В течение ночи Степан пару раз накатывал брёвна на огонь, а Карп млел на мягких, душистых пихтовых ветвях, укутавшись в тёплую лапотину. Прогретая земля до утра отдавала тепло через ароматную «перину».

На озере место для ночлега было оборудовано более основательно и со всей таёжной предусмотрительностью. На солнцепёчном южном склоне горы, под надёжной защитой мощного предгольцевого кедрача, был построен небольшой сруб. Четыре ряда брёвен возвышались над землёй — человеку по грудь. Эту конструкцию венчала крыша из колотых плах, поставленных шалашом. В центре сруба находилась железная печурка, труба которой, для экономии места и дров, коленом выходила на тыльную стену. А по бокам от печи располагались нары. Построили эту заежку Степан с отцом лет восемь назад на месте старого тувинского становища. С тех пор почти каждую зиму, на недельку, вырывались Лыковы ловить тайменей. Вот только на этот раз вместо себя Иосиф отправил меньшого — пусть привыкает, пора смену готовить.

Кому хоть раз довелось приобщиться к сидению зимой над лункой, тот на всю жизнь становится приверженцем этого вида рыбной ловли. Особенно, если это не праздная забава, а жизненная необходимость. Вот так же крепко, как первый аршинный таймешёнок, вытащенный Карпом на лёд, зацепился он за крючок, именуемый зимней рыбалкой.

Гигантов в этот раз поймать не посчастливилось, но одного пудового и парочку поменьше удалось выдернуть. Остальной посильный вес добрали мелочью, как говорится, «от двух до пяти». Обратный путь, хоть и с грузом, но по пробитой лыжне и вниз под горку, дался легче и быстрее.

Уже на Абакане, когда до Тишей оставалось меньше десяти километров, произошло непредвиденное. За время пребывания братьев в верховьях случилась оттепель, а потом снова всё замело. Это самое неприятное для путешествующих по реке. Сначала лёд снизу проедается, а затем переметается свежим снегом. Подобных ловушек на Абакане, особенно в конце зимы, предостаточно. В одну из таких промоин и влетел с ходу, шедший впереди Степан. Хорошо, что успел перехватить посох поперёк. Поэтому не ушёл под воду с головой, а повис на нём. Кинувшемуся на помощь Карпу заорал:

— Назад! Я сам!

Благо, промоина была небольшая, а течение несильное и лёд не стал ломаться дальше. В противном случае лыжи затянули бы под него. Потихоньку, отжавшись на руках, Степан осторожно перевалил тело на ледяную поверхность. Настоящий страх испытал тогда Карп. Страх за Степана и собственную беспомощность. На берегу развели костёр. Пока Степан стягивал мокрую одежду, Карп быстро нарубил сучьев. Пока сушились — наступил вечер, и поэтому решили заночевать на месте. Идти в потёмках по такому льду, конечно же, не отважились.

 — А мы вас ещё вчера к вечеру ждали, — с порога заявила выбежавшая навстречу Анютка.
 — Да вот, задержались, — ответствовал Карп.
 — Что-то случилось? — уже после приветствия спросил глава семьи.
 — На прикорм налимам чуть не ушёл, — признался Степан. — В промоину влетел. Вот и пришлось сушиться и ночевать.
 — Где?
 — Ниже Бедуя.
 — Говорил я тебе не раз, что в районе бедуйских ям самые опасные места. То ли горячий ключ так влияет, то ли ещё что, но такого рыхлого льда нет нигде по Абакану. А Карп как?
 — Бог миловал, я один. Даже нарты на льду остались.
 — Ну, добре. Слава Богу, легко отделались. Впредь наука будет. Идите в баню, грейтесь. Мама ещё вчера топила — вас ждала. Анютка! Бегом, подбрось дровишек, поди совсем-то ещё не простыла. 

Немногие прислушиваются к советам старших. Пока сами шишек не набьют — опыта не наберутся. Степан и Карп на всю жизнь запомнили коварство замёрзшей реки.

В мире уже отгремела Русско-японская война — предвестница грядущей беды. Весть о ней дошла и до заимки, став для староверов ещё одним свидетельством приближения конца света. А вышедший в 1905 году царский указ «Об укреплении начал веротерпимости», открывавший перед старообрядчеством новые возможности, всё же не добавлял оптимизма наставникам, говорившим своей пастве: «Это послаба ненадолго, грядут ещё лютейшие времена».

После кончины дедушки Афанасия наставником в Тишах, при всеобщем одобрении, стал Иосиф Ефимович Лыков, а поселение на Абакане стали называть Лыковской заимкой. В промежуток между войнами, японской и германской, в Тиши переехали ещё несколько семей: Самойловы, Ярославцевы, Русаковы и Гребенщиковы.

Иван Васильевич Самойлов был приёмным сыном Скороходова-старшего, и поэтому заселился в пустовавший всё это время дом Василия Степановича. А заселяться было кому. Семейство Самойловых состояло из двоих мужчин — самого Ивана Васильевича и его старшего сына, наследника Фёдора и женской его части — жены Марфы Власиевны и трёх малявок-красотулек: Пелагеи, Евдокии и Харетины. Супруга Ивана была из зырян. Взял он её за Пермской землёй. Как говаривал Карп Осипович: «Шибко красивая была, и девчонки в неё пошли». Фёдор был двумя годами младше Карпа Лыкова. Мальчишки сразу сдружились. Правда, это не помешало им сначала, как водится, пободаться за лидерство. Анютку же самойловские девчонки приняли в свою компанию.

Остальные вновь прибывшие выбирали участок, корчевали тайгу под огороды, ставили избы, чистили заросшие поляны под покосы. Короче, занимались привычным для староверов делом..

Много народа ушло в таёжную глушь за первую четверть двадцатого века. Не только в Тиши шли люди. На Малом Абакане тоже обосновалось несколько семей. О Зайцевой заимке я уже упоминал. А с заимкой Дайбовых познакомимся поближе. В будущем судьба Карпа Лыкова будет теснейшим образом связана с этим местом, вернее с девочкой Акулиной Дайбовой, но это произойдет только через пятнадцать лет… На левом берегу Бии, одной из двух главных рек Алтая, находится хуторок Дайбово. От основателей его осталось только название, да несколько уцелевших, почерневших от времени изб. Но, даже по прошествии стольких лет, эти безмолвные свидетели дают нам понять, как бережно относились люди к своему жилью и земле, которая их кормила. Через горы, напрямую, между заимками километров сто пятьдесят, но климат на Бие значительно мягче. От заимки Дайбовых остались пара изб да название, а от Тишей не осталось ничего…

1913 год. Империя празднует трёхсотлетие Дома Романовых под всеобщее ликование, за год до мировой мясорубки. На Абакане тоже свой праздник. Жизнь, благодаря Галактиону Саночкину, стала слаще в самом прямом смысле. Собрал Галактион от своих пчёлок первый взяток. Ещё по приезде задумал он устроить на заимке пасеку. В первую весну, когда сошёл снег и полезли первоцветы, Галактион всё ходил-высматривал медоносы. Оценил по достоинству это место. Всё тут было: и раннелетний взяток с жёлтой акации, и вербы, и основной — с кипрея (иван-чая). Понял мужик, что тут можно поставить с десяток-другой уликов. И после того, как обустроился на новом месте, стал думать, как доступить пчёл. Было несколько возможных вариантов. Первый — через перевал на конях, завезти с Алтая; второй — по реке с Таштыпа летом, на лодке, где бечевою, где на шестах, поднять. Или зимой, по санному пути. С Алтая ближе всего, но и тяжелее. Летом на лодке — слишком долго и тряско, пчёлы могут не перенести дороги. Остановился на зимнем варианте. Заранее договорился с таштыпским пасечником. Выбрал две сильные семьи. Сошлись в цене. И весной следующего года, с Божьей помощью, пчёлы начали облёт незнакомых мест.

За пять лет довёл количество семей до десяти. Мёда хватало не только своим, но и с соседями делился. Мёд — это, конечно, очень хорошо, вкусно и полезно, тем более, что староверы сахар не брали. Но, для верующего человека воск, производимый пчёлами не менее важен. Раньше его доставали из жилых мест с большим трудом. А тут свой. Конечно, в будни на освещение не держали. А вот все праздничные службы проходили в дальнейшем при восковых свечах. И ещё один, как бы вторичный продукт получался при варке вощины. В сладкую медовую воду добавляли пергу и через пару месяцев получали медовуху. Так что жизнь стала не только слаще, но и веселее. Кержаки в пьянстве особо не отмечены. А сорокоградусную и подобные ей напитки не употребляли вовсе. Но вино своего производства, а в данном случае — медовуху, в престольный праздник даже монастырский устав позволяет выпить. И повод, очень даже существенный, нашёлся. Решили земляки, два Ефимовича: Иосиф и Галактион, породниться.

— У тебя девка, у меня парень в гляделки уже играть начали. Наверное, и нам пора внуков нянчить, — решили за молодых родители.

Степан не Дарья, перечить не стал. Зиновия тем более, даже рада-радёшенька. Глянулся ей Стёпка больше всех заимковских парней своей огненной бородой и покладистым характером. Не стали откладывать это дело надолго. После Покрова Пресвятой Госпожи Богородицы и отгуляли свадьбу. Зиму молодые прожили в родительском доме, а по весне Степан начал возводить собственный. Карп, входивший в подростковый возраст, вовсю помогал старшему брату.

Три последних спокойных года прожили таёжники без всяких потрясений. Первая мировая война мало затронула глухой угол империи. Василий Золотаев нашёл-таки своему Ермиле невесту на стороне, и чепкасовские Кирил и Ефим обзавелись семьями. Когда же Иван Новиков, живший на Лебяде, пришёл осенью на заимку с новостью о том, что в Петрограде произошёл переворот и к власти пришли какие-то большевики, то расслабленные двумя десятилетиями спокойной жизни кержаки не восприняли это известие всерьёз: «Мы живём далеко от ихнего Питербурга, в мирские дела не касаемся, а то, что они там из-за власти друг дружку за бороды таскают, так нам какое дело. Одного царя скинули — другого поставят, чай не впервой»

Но, когда началась гражданская война, и на заимку потянулся народ в надежде пересидеть в безопасности смутное время, до них наконец-то дошло, что это не просто дворцовый переворот, а нечто большее. Вспомнили пророчество Исайи о конце света, и что пойдёт брат на брата, а сын на отца..

Случай на Малом Абакане с Осипом-подголешником произошёл в конце тридцатых, в самом разгаре массовых репрессий, чинимых богопротивной властью.

Вот что говорит Агафья об этом: «Власть от Ленина такая богопротивная вышла, какой ещё не было».

Не сразу докатилось кроваво-красное колесо до верховий Абакана. До середины двадцатых годов Тиши соответствовали своему названию. Среди бушующего океана страстей людских и событий, вздыбивших страну, на заимке, прикрытой с запада отрогами Абаканского хребта, сохранялось относительное спокойствие. Один лишь раз, летом 1918 г. отряд красноармейцев заявился в посёлок, поражая таёжников обилием оружия и новой формой. «Люди вроде русские, а знаки и одёжа жидовские», — вспоминал Карп Осипович, которому в ту пору пошёл семнадцатый год. Искали большевики сбежавших колчаковцев. Где-то вниз по реке, в районе Таштыпа был бой, и красные захватили в плен 60 человек противника. Разули, раздели, поставили над обрывом и расстреляли. Потом, когда пересчитали трупы — получилась недостача. Вот в поисках беглецов отряд и вышел на заимку. Естественно, устроили обыск. Узнав, что Осип Ефимович старший — начали с избы Лыковых. Найдя в доме колчаковские деньги, командир отряда поднял крик:

— Ага, Колчака ждёте!
— Никакого Колчака мы не ждём.
— А деньги откуда?
— Человек за мясо рассчитался.
— Какой человек?
— С прииска. Сказывал — щас такие в ходу. Я не хотел брать, да у него, кроме этих бумажек, ничего больше не было. А мясо шибко просил. Вот и пришлось уступить.
— Где беглых укрываете? Сказывай дед, а не то худо будет!
— Не знаем мы никаких беглых. У нас эти дни никого не было.
— Ну, старик — смотри! — и для большей убедительности выхватил шашку из ножен. — Если кого найдём, или хоть след малый — всю заимку порубаем!

Не найдя никого и ничего подозрительного, напоследок, командир заставил Лыкова-старшего потоптать деньги с портретом адмирала и отряд завернул обратно.

И после этого случая Тиши лет на пять-семь выпали из поля зрения Советской власти. За это время посёлок разросся ещё на несколько дворов. Приехали искать убежища в надежде, что лихолетье вот-вот закончится и раскрученный маховик классовой борьбы их не зацепит, семьи Рогалёвых, Долгановых, Часовниковых и Берсенёвых, а также отец Ефросин, дедушка Назарий с сыном Исаем.

На Алтае и в предгорной части Хакасии события начала двадцатых годов развивались намного динамичнее и трагичнее. Мама Агафьи — Акулина Карповна Дайбова рассказывала детям, что творилось на Алтае в районе их заимки. После того, как были разбиты основные части адмирала Колчака, а затем и атамана Соловьёва, небольшие, мобильные, хорошо вооружённые отряды стали прочёсывать деревню за деревней, заимку за заимкой в поисках укрывающихся белогвардейцев. Один такой отряд из тридцати человек после карательного рейда, с награбленным добром, остановился в Дайбово на ночлег. Бахвалились подвыпившие выродки как порубали несколько дворов в деревне Кибезень за то, что селяне дали временный приют нескольким офицерам армии Колчака.

Когда красные ворвались в деревню, белогвардейцев на месте не оказалось. Эта небольшая группа, как и многие другие, пыталась пробиться через Монголию в Китай и остановилась в Кибезени запастись продовольствием. По договору с местными мужиками условились за провиант поработать пару деньков на лесосеке, заготовить дров на зиму. Уверены были колчаковцы, что далеко ушли от преследователей. Поэтому и приняли это предложение.

Выяснив, где белые, отряд двинулся на деляну. По дороге и захватили врасплох незадачливых вояк. Вернувшись в деревню, за банькой постреляли пленных. После чего стали выяснять: кто кормил, у кого ночевали, кому дрова готовили. Не знали деревенские, что их ожидает, и чтобы смягчить сердца палачей староста сказал:

— Вдовой бабе помогали с дровами.

— Тащи её сюда, ребята, — приказал командир отряда.

Тем временем отделили ещё нескольких человек, помогавших белогвардейцам. Когда привели несчастную женщину на скорый суд и стали глумиться над ещё нестарой вдовицей — кинулся старший сын защитить мать и рухнул, разваленный надвое комиссарской саблей к ногам матери.

— Руби их, сук! — гаркнул командир. — Будут знать, как контре пособлять!

От Кибезени до Дайбово километров семьдесят. Простыли, видимо, вояки после мясорубки, пока ехали. На заимке никого не тронули, только запасы в подполье пострадали — всё варенье и соленья съели. Поутру, опохмелившись, отряд убрался восвояси.

Эти два инцидента были всего лишь отголосками тех событий, которые происходили на юге Западной Сибири. Широко ходил атаман Соловей со своим отрядом, состоявшим из местных мужиков и остатков колчаковской армии. Несколько лет соловьёвцы не давали новой власти утвердиться на местах. Только после того, как на повстанцев были брошены регулярные части Красной армии и проведены карательные рейды против местного населения, поддерживающего атамана, Соловьёв с отрядом в две тысячи сабель ушёл через Туву и Монголию в Китай.

Агафья отрицает причастность кого-либо из жителей Тишей к сотрудничеству с соловьёвцами. И это понятно. Тятенька об этом или не рассказывал, или строго-настрого наказал детям никому и никогда об этом не сказывать. Однако есть сведения, что Степан Лыков и Софон Чепкасов были проводниками у отряда «белобандитов» и вывели их через верховья Большого Абакана и речки Чульчи в Чулышманскую долину. Какое-то время отряд ещё потрепал нервы красным на Алтае, после чего ушёл за границу.

Отношение старообрядцев к Советской власти вначале, думаю, было, как и большинства народа, выжидательное. Сперва не поняли, что происходит. После надеялись — авось пронесёт. А потом уже стало поздно. Пока новая власть укоренялась в городах и крупных районах, до таёжных заимок у «советов» руки не доходили. И в этом временном затишье у кержаков возникло обманчивое чувство успокоенности, а круговорот повседневной жизни вернул глубинку к привычному укладу. Тем более, в Тишах забот прибавилось от пакостившего в округе медведя. Растравившись хуторской кобылой, зверь скараулил телёнка свата Галактиона и вокруг пасеки наследил. «Всё, пора прибирать разбойника, пока всю скотину не извёл», — решили мужики. Однако не так-то просто оказалось осуществить задуманное. На редкость хитрым и дерзким был зверюга. Не единожды мужики с собаками по горячему преследовали медведя, но всякий раз возвращались на заимку с пустыми руками.

— Ну, что ж. И на этого хитреца приманка найдётся, — сказал Софон, — будем строить кулёму.

В том месте, где пакостник задрал первую жертву, построили из толстенных брёвен небольшой, три на два метра, сруб. Потолок тоже заложили охватными сутунками и завалили камнями. В стенах прорезали бойницы для стрельбы. Вся хитрость состояла в том, чтобы заманить зверя в эту «избушку». Дверь в ней открывалась не как обычно, а наподобие дверей в купейном вагоне, только не в сторону, а вверх. И вот, если хищник входил внутрь, привлечённый запахом падлы, находящейся в дальнем от входа углу и начинал ворочать приманку, то сбивал насторожку и дверь падала вниз, расклиниваясь в пазах, закрывая пленника наглухо в бревенчатом каземате. Построили, насторожили и стали ждать. Сначала проверяли каждый день, потом через день — медведя всё не было. Дней через десять стали посылать на проверку парней. При этом строго наказывали: если увидят, что дверь захлопнулась — бегом за мужиками. Уж больно велик был косолапый. Не стало медведя и в окрестностях. Если прежде, чуть не каждый?

день, обнаруживалось его присутствие, так что хозяйки детей и скотину боялись за ограду выпустить, то теперь только старые следы напоминали о прежних безобразиях.

И вот, однажды, пошли проверять ловушку братья Лыковы. Хоть и младше на пять лет Евдоким Карпа, но крупный получился парнишка. В свои пятнадцать был выше и плечистее брата, а ведь тот и сам к середнячкам не относился.

Увидев, что кулёма пуста, братья завернули обратно и вот тут на ребят выскочил медведь. В одно мгновение зверь подмял Карпа — тот даже винтовку не успел вскинуть. У Евдокима была старенькая шомполка. Стрельнул раз, да от неожиданности промазал. Перезаряжать — это целое дело, а Карп орёт, взывает о помощи: «Стреляй, братка, стреляй!» Тогда Евдоким, перехватив ружьё, как: дубину, ринулся на душегуба. Пару раз хорошо саданул по башке — зуб выбил. Конечно, михрянтий такого обращения с собой не потерпел и переключился на меньшого. Карп в это время дотянулся до винтовки, но не успел как: следует прицелиться, как хозяин тайги, почуяв, откуда исходит настоящая угроза, опять ринулся на поверженного. Пару пуль он всё же успел всадить прежде, чем медведь опять навалился на Карпа всей своей тушей. Евдоким, которому досталось меньше (только левое плечо изгрыз), вспомнил, наконец-то, про нож и сгоряча, не чуя ни боли, ни страха всадил тесак: в бочину зверю по самую рукоять. Тот взревел от боли и бешенства, одним разворотом отбросил Евдокима на несколько метров, ринулся опять на младшего брата, отвалившись от Карпа, но замер на секунду и заковылял, орошая свой след кровью, в тайгу. Что остановило медведя, почему не пошёл до конца? То ли не ожидал такого ожесточённого сопротивления? То ли молитва, творимая Карпом всё это время, помогла? Или раньше братьев слухом своим звериным услышал лай собак и крики людей спешащих на помощь? Так или иначе, но, хищник отступил.

Кинулся Евдоким к лежащему брату:

 — Карпа, живой?!
 — Живой, живой, — отозвался Карп. 

Осмотрев израненные ногу и руку и не найдя переломов Евдоким сказал:

— Надо как-то домой идти.

Помог старшему брату подняться на ноги — кое-как тот стоял на ногах и не мог ступить на истерзанную ногу. Тогда Евдоким взвалил брата на спину и попёр на заимку. На полпути встретили поселковых мужиков с собаками. На заимке услышали выстрелы и поспешили на выручку парням. Софон со Степаном, забрав собак, ушли добивать зверя. Отец, сват Галактион и Фёдор Самойлов остались оказать первую помощь раненным. Только после того, как Карпа перетащили домой, обработали и перевязали раны — вернулись Степан с Софоном и притащили медвежью шкуру. После того, как увидели жители Тишей, с каким великаном вступили в борьбу братья Лыковы — даже опытные охотники стали с уважением относиться к ребятам. Ведь надо же: смогли одолеть гиганта и не бросили друг друга в беде. Каково! Пятнадцатилетий парнишка, защищая брата, кинулся на пятисоткилограммового зверя! В дальнейшем выяснилось, почему медведь вёл себя так нагло. Разделывая тушу, нашли старую ружейную пулю. Подранок оказался. Вот и мстил людям.

Полтора месяца проболел Карп. Каждый день промывали раны травяными отварами: использовали и кровохлёбку, и зверобой с подорожником. Мазь готовили на основе сливочного масла, т.н. сварка. Отец Ефросин посоветовал лишайник пармелию («порезную траву»), которую использовали уральские казаки для быстрого заживления ран. Ухаживала за братом Дарья, приехавшая погостить к родным. Непросто сложилась её жизнь в Турочаке. Макар старался не давать жену в обиду, но многочисленные невестой и свекровь невзлюбили чужачку. Как ни старалась Дарья — никак не могла принять новый уклад. С самого детства следовала она старому житейскому строю. Резали ей слух изменённые молитвы и отличия от привычного бытового поведения. День за днём копилось недовольство в душе у Дарьи Осиповны. И начала она потихоньку переучивать Макара на старый обряд. Муж не стал противиться, тле. любил и уважал супругу. Но вот родня… Стали возникать сложности. За бездетность вся вина возлагалась, конечно, на Дарью. Оставался один выход — перебраться в собственный дом, который Макар начал рубить ещё в прошлом году. Вот с таким настроением приехала она к родным. Уход за братом немного отвлёк её от невесёлых дум.?

Видя, что дочь чем-то озабочена, родители принялись уговаривать Дарью остаться в Тишах. Не согласилась она на уговоры. Наоборот, стала младшую сестричку подбивать уехать с ней в Турочак. Анютке — главной радости родительской, исполнилось семнадцать: и послушная, и смышлёная и статью удалась. Росла девочка в других условиях, нежели Даша. Если у старшей, кроме Ермилы да Кирила с Ефимом, больше и сверстников-то не было, то Анютке было из кого выбирать среди многочисленной детворы. Десятка три дворов к тому времени было уже в Тишах. Как исполнилось Аннушке пятнадцать — отбоя от женихов не было. Многие к ней сватались. Но главным ухажёром и женихом считался Федька Самойлов, друг Карпа. Да и ей он нравился. Поэтому предложение сестры отвергла. А после Ильина дня за Дарьей приехал Макар и забрал её…

В начале двадцатых годов прошлого века через заимку прошло много народа. Были и колчаковцы, и соловьёвцы и просто «ребята-ёжики — в голенищах ножики». Приходили и останавливались в Тишах и единоверцы и люди других вероисповеданий. Жил одно время у Софона Марковича латыш. Каким ветром занесло его в такую глушь? Да, наверное, тем же, что и остальных. Недолго пожил, болезный оказался, вскоре помер. Веротерпимее стал народ, когда все поняли, с кем столкнулись. Конечно, в обрядах и быту не смешивались. Но такого резкого отторжения «других» на заимке у многих не стало. Советская власть одинаково плохо относилась ко всем, без различия вер. Любая религия была чужда и ненавистна большевикам. На заимке знали о генеральной линии партии, но большинство поселян надеялось, что до них не доберутся. И только после прихода Ивана Новикова летом 1924 г. принесшего очередную недобрую весть, зашумел народ. Собрались на сход, стали спрашивать Ивана — что да как. А дело было в следующем. Новая власть принялась переписывать и ставить на учёт всех староверов, объединяя их в артели. Всколыхнула эта новость таёжников. Заволновались:

— Неужели и до нас доберутся?

— Скорее всего, таки доберутся, — отвечал Новиков. — На Алтае уже многие заимки в артели согнали, а если кто противится, тех и вовсе забирают в тюрьму.

Услышав такое, вспомнили поселяне дедовское «бегати и таитись». Вспомнить-то вспомнили, но только по прошествии тридцати лет трудной, но вольной и спокойной жизни, а именно столько прожили Лыковы в Тишах. Ох, как тяжело расставаться с нажитым и оставлять место, где думали дожить до конца своих дней. Однако именно Лыковы были инициаторами уходить дальше. Степан, не раз бывавший в вершине Абакана говорил, что есть хорошее место верстах в восьмидесяти повыше Тишей, где в Абакан впадает речка Каирсу. Горы там, конечно, повыше и склоны покруче и нет таких покосов, как окрест заимки, но для нескольких семей места хватит. Решили снарядить мужиков и хорошенько обследовать ту местность, а по возвращении уже думать, как поступать дальше. Так как Степан уже не раз бывал в тех местах — решили послать его. В компаньоны он взял брата Карпа и Исая Назаровича. Об этом новом в повествовании персонаже хочется рассказать подробнее.

Когда в 1978 году геологи обнаружили в тайге семью Лыковых, то об этом, вскоре, благодаря публикациям в центральной прессе, узнали в Таштыпе и Абазе. Некоторые, не совсем сведущие в этой истории люди, взялись уверять местное руководство и спецкоров всевозможных изданий, что Карп Осипович Лыков — бывший офицер царской, а затем и колчаковской армий. И нечего, мол, о нём писать, а надо его, подлеца, погубившего не один десяток борцов за светлое будущее всего человечества и Таштыпского района в частности, предать суду и посадить в тюрьму, а лучше сразу расстрелять. Так вот, заверяю вас, мои читатели — не был Карп офицером. Офицером, точнее, прапорщиком был Исай Назарович. Он действительно воевал сначала в германскую, а затем и в гражданскую в рядах армии адмирала Колчака. Уроженец города Томска, коренной сибиряк, из челдонов. Закончил перед Первой мировой школу прапорщиков. После поражения Колчака успел забрать отца и скрыться в Саянских горах. Был схвачен отрядом красных, ранен, бежал. И уже после этого появился в Тишах. Конечно, об этом тогда никто не знал. Всё вскрылось значительно позже. В биографии этого человека были и сталинские лагеря, и штрафной батальон во время Великой Отечественной, немецкий плен и концлагерь, затем опять лагерь, но уже советский. Последние лет тридцать Исай Назарович жил в глухой тайге на Енисее. Эта заимка была скрыта от случайных людей и властей даже тогда, когда «Таёжным тупиком» зачитывалась вся страна. Четыре года не дожил до своего столетия этот, воистину, уникальный человек. Посчастливилось читать его дневники, в которых он описывал не столько свою жизнь, сколько пытался проникнуть в исторический смысл и трагедию раскола и излагал свои взгляды на современную историю. Обладавший энциклопедическими знаниями и совершенной памятью, он цитировал целые абзацы не только из древних церковных, но и светских книг по истории и философии.

А пока отряд из трёх человек и двух вьючных лошадей на четвёртые сутки добрался до устья речки Каирсу. Два дня ушло на поиски подходящего места для будущего посёлка. Из опасения быть вскоре обнаруженными в пойме Абакана смотреть не стали. Решили исследовать отлогий юго-западный склон горы. Преобладание в первой трети осинника указывало на плодородные земли. И темнеющий кедровый ложок, пересекающий узкой лентой склон, явно указывал на наличие в этом месте ручья. Вскоре нашли подходящую поляну и единогласно признали — лучшего места для заимки не найти: земли хорошие, вода рядом. Лес под пашни, конечно, придётся корчевать, а для скотины сено можно накосить в пойме. Уже перед сном Исай засомневался: не слишком ли близко от Тишей? Если там начнут организовывать артель, то могут и сюда добраться. И предложил поискать ещё где-нибудь выше по Абакану, на что Степан ответил:

— По Абакану вряд ли найдём, а вот если перевалить Сельгинские гольцы и по Чульче — точно можно спрятаться. Вот только времени это займёт немало — туда неделя и обратно. Полмесяца получается.

— А чо, в Тишах сейчас большой работы нет. Посадку сделали, а к покосу в самый раз управимся, — включился в разговор Карп.

— С продуктами негусто, но, даст Бог, по дороге мяса добудем, — согласился Степан, — или рыбы на слиянии трёх речек наловим, подвялим, а за одним и посмотрим.

Когда с Софоном отряд проводили, я присмотрел там одно местечко.

На том и порешили. С первыми лучами солнца завьючили лошадей и двинулись дальше. Ближе к вечеру вышли на слияние Сектыозека, Ерината и Абакана. На следующий день Степан с Исаем занялись рыбалкой, а Карп пошёл осмотреть окрестности. Перед уходом старшой посоветовал:

— Карпа, видишь на солнцепёчном склоне за Еринатом прилавочек? Сходи туда, глянь.

Сразу понравилась ему эта, хоть и небольшая, но уютная терраса. «Две семьи с хозяйством тут точно могли бы уместиться», — отметил про себя Карп. Поднялся на склон, поковырял посохом землю — чёрная. «Доброе местечко», — ещё раз убедился Карп. От холодных северных ветров надёжно закрывает вставший стеной Ярышкольский голец. И вода рядом. А с реки не сразу бросается в глаза несведущему человеку этот прилавок. Что-то подсказывало ему: ещё не раз вернётся гонимый на слияние трёх речек. И не знал, конечно, что именно здесь, много лет спустя, догорит лучина его жизни и предстанет на высший суд душа раба Божия Карпа.

А мужики, тем временем, наловили на ямках рыбы и, соорудив из таловых прутьев коптильню, развели дымный костёр. Когда вернулся Карп, разложенные на сетке харюза начали аппетитно румяниться. Рассказал за обедом Карп про полочку над Еринатом, и что места там только на две семьи с хозяйством.

— Ну что ж, завтра, с утра пораньше, до жары, будем вывершивать вон ту гору, — сказал Степан и указал на полдень.

— А за день управимся? — спросил Исай, глядя на крутяк.

— Вылезем к обеду, даст Бог, — ответил знающий Степан.

— А что, рекой уже не пройти? — подал голос Карп.

— Нет, там щёки и водопады. Может по малой воде в конце августа и можно, но шибко наломаешься и измокнешь, а с конями точно не пройти, — объяснил старший брат.

Утром следующего дня собрали явно потерявшую за ночь в весе подсушенную и подвяленную рыбу, упаковали в походные берестяные чуманы и завьючили коней. Подъём в горы и, правда, оказался легче, чем предполагал Исай. По самой гривке шла зверовая тропа, проложенная маралами и медведями не за один век, так что к обеду выбились в гольцы. Дальше путь пролегал строго на юг, через водораздельный и пограничный с Алтаем хребет Тудой, потом — верховья речки Кыги и далее оставалась последняя, и самая сложная преграда — Сельгинские пики. С перевала открывалась вся пойма реки Чульча на многие километры вплоть до впадения в Чулышман. За неделю мужики одолели этот непростой маршрут. Благо, всё это время стояла хорошая погода. Уже на спуске в Чульчу, на уровне альпийских лугов путники встретили троих конных алтайцев. Положили руки на карабины, но увидев дружелюбно улыбающегося старика, немного успокоились.

— Кержак, однако, — не то спросил, не то подтвердил свою догадку улыбчивый житель «гор золотых».

Конечно, бороды и домотканая одежда за версту указывали кто перед тобой.

— Едак, христиане мы, — подтвердил после взаимных приветствий Степан. — А вы, поди, из местных будете?

— Чулышманские мы. Вот с сыновьями за мясом поехали, — объявил старший.

— А мы с абаканских Тишей. Поди, про лыковскую заимку слыхали?

— Слыхали, зачем не слыхали. Далеко вас, однако, занесло. Видать неспроста тайгу столько дней топчите? — и, посмотрев на запад, добавил: — Солнце скоро за горы зацепится, пора табориться.

— Добре, — обрадовался Степан, было о чём расспросить местного старика, — и мы, пожалуй, тут заночуем.

У ближайшего ключика развьючили коней, давая отдохнуть и попастись на сочных гольцевых травах. Развели два костра и ужинали отдельно. Алтайцы по этому поводу вопросов не задавали — знали обычаи староверов. После ужина и вечерней молитвы подтянулись мужики к костру чулышманцев для общения. Познакомились: отца звали Ена, а сыновей он представил на русский манер — Петряй и Санька. Парни по-русски говорили плохо, потому больше молчали и только в непонятных местах просили отца перевести. А разговорчивый дед был не прочь на сон грядущий язык почесать, да и новости с Абакана узнать, чтобы рассказать потом землякам.

Поведал Степан, по какой такой нужде перевалили через две гряды. И про артели рассказал, и про то, как: община послала их поискать подходящее место для скрытного житья. Вот и решили поискать оное в чулышманских покотях. Задумался Ена над Степановыми словами. Пристально посмотрел на рыжебородого и спросил:

— Однако, у тебя что — горло крепкий?

Не поняли вопроса мужики, переглянулись. А старик, тем временем, продолжил:

— Спать рано ещё, поэтому скажу вам, что было по Чулышману три зимы тому. Когда с Саян пришли белые большой силой, многие наши подумали, что за ними власть. Кормили их: лепёшки давали, и мясо с рыбой давали. Потом пришли красные и прогнали белых. А за то, что мы кормили их, красные не один аил по Чулышману вырезали. Как барашков резали: старенький или маленький — шибко не разбирали. Я своих в горы успел увезти, на верхнее стойбище, а после зимовки, как всё поутихло, спустились в Балыкчу. Опустела деревня. Те, кто остались, рассказали, что тут было. Так что, если узнает Политбюро, что вы тут, в Сильге спрятались, будет искать, а найдёт — худо будет, однако.

Озадачил и напугал старик своим рассказом староверов.

— А кто такой этот Политбюро? — с трудом выговорил Карп.

— Очень худой человек, самый худой из красных. Шатуна встретишь зимой в тайге, и тот ласковей будет этого Политбюро, — так Ена персонифицировал коллективный орган новой власти.

О многом ещё переговорили путники. Долго горел в эту звёздную ночь, среди редкого кедрача, костёр. А когда чулышманский татарин, так алтайцев раньше называли кержаки, сказал, что «товарищи» стали пограну строить и патруль будет ходить по Чульче, аж до верховий Малого Абакана, поняли мужики — на Алтай дорога заказана. Когда укладывались спать, Степан подытожил события этого вечера:

— Это Никола-угодник свёл нас тут, предостерёг, чтоб на Алтай не ходили.

Утром распрощались с новыми знакомыми и тронулись в обратный путь. Дорога домой была легче и быстрее по уже знакомой тропе, и всё больше под горку. За неделю дошли до Тишей. В пути все думали — куда переселяться? Кроме Каира на ум ничего не приходило. Исай, как: человек военный понял — окружают. А братья лесовики-охотники нашли своё подходящее слово — обложили. И сколько ещё продлится их затворничество незамеченным, вот вопрос вопросов.

Когда путешественники вернулись в Тиши, оказалось, что на заимке в их отсутствие уже побывали представители Советской власти с охраной. Агитировали вступать в артель. Говорили, что военный коммунизм сменился новой экономической политикой и теперь их никто не тронет, а будут жить, как и жили до этого: рыбу ловить и охотиться, но только под контролем властей и сдавать добытое государству. За это обещали платить и помогать с продуктами. Перспектива будущих взаимоотношений, при условии согласия общины организовать артель, вырисовывалась безоблачная. В случае же отказа — пеняйте на себя. Советская власть не потерпит на своей территории неучтённых и не вовлечённых в общее дело людей. Дали время подумать и уехали. Таёжникам предстоял выбор между кнутом и пряником. Вот тут и стали ломаться копья в жарких спорах о будущем заимки и её обитателей. Кто-то призывал уходить дальше, кто-то предлагал остаться и создать артель, помня об обещанной агитаторами продуктовой помощи. Для большинства это было едва ли не самым важным. Ведь после гражданской войны крупу и муку достать было очень сложно. Думали так: «Рыбы в Абакане ловить, не переловить. Какая разница? — раньше купцам продавали, а теперь «товарищам». Вот, если в молении начнут ущемлять, тогда и подумаем».

Самыми активными противниками ухода были Золотаевы, Самойловы и Чепкасовы. Как-то в запале Осип Лыков высказал Софону:

— Ну, куда тебе уходить от своих курочек? И перчик красный оставлять жалко — посохнет.

Это правда, только Софон Чепкасов держал на заимке кур, а в окошке его избы красовался горшочек с красным перцем. Но и намёк был в словах Осипа. Вся заимка знала, какая у Натальи Никитичны «головная боль» от мужа. Несмотря ни на возраст, ни на горб на спине не угомонился мужик — так и остался большим охотником до молодух. А те нередко отвечали ему взаимностью. И отец Ефросин напрасно цитировал из Писания, увещевая безобразника. Поняв тщетность своих попыток — махнул рукой, руководствуясь евангельским наставлением не бросать жемчуга перед свиньями.

Об отце Ефросине известно немного. До накрытия в Ашпанакском монастыре величался Епифанием Ефимовичем. Родом был, как и Лыковы, из Тобольского уезда. Семейная жизнь не задалась: первая жена Лукерья рано умерла, а вторая сбежала. После этого Епифаний принял монашеский чин от игуменьи Елизаветы, настоятельницы Ашпанакского женского монастыря, что на Алтае.

Итак, отринувших лукавые агитаторские посылы и готовых уходить дальше, оказалось всего три семьи: Лыковы, Саночкины и Русаковы, а также отец Ефросин и дедушка Назарий с сыном. Долго обдумывали главы семейств маршрут предстоящей экспедиции. То, что с переселкой тянуть нельзя — всем было ясно. И надо постараться уже в этом году, ещё до наступления холодов построить, хотя бы, пару изб и подготовить пашни под посадку. А на следующий год, как только сойдёт большая вода, можно заводить скотину на новое жильё. Поэтому молодёжь уходила строить и готовить место для переезда, а старшей пока оставались в Тишах. Недолго побыли Степан, Карп и Исай на заимке, опять приходилось идти на Каир. Степан взял с собой жену Зиновию. Успел истосковаться по супруге, а тут опять уходить. Да и готовить для работников нужно было кому-то. Группу ещё усилили двумя старшими, мастеровыми и крепкими мужиками. Сват Галактион и отец Ефросин возглавили отряд.

В середине июля отправились добровольные затворники осваивать устье реки Каирсу. На этот раз пришлось завьючивать пилы, топоры, тесла и прочий плотницкий инструмент. Когда прибыли на место и старшие одобрили выбор, сделанный первой экспедицией, сразу же, без раскачки приступили к строительству. Времени до белых мух оставалось всего полтора-два месяца, а успеть надо было много. Помимо строительства двух изб и корчёвки леса под пашни, предстояло ещё чистить поляны под покосы в пойме Абакана и наловить на зиму рыбы.

В Тишах тоже не бездельничали. Привычный объём работы — покос и уборка — остались, а рабочих рук убыло. Старики Лыковы остались с младшим Евдокимом. У Саночкиных — супруга Галактиона Анна с дочерью Анастасией. Русаковы на Каир не пошли, отложили до весны. Тем более, у Петра и Меланьи был всего один сын-подросток Устин. И старикам надо было помочь. В моральном плане оставшимся стало тоже непросто. Раскол, произошедший в общине после прихода агитаторов, ещё больше обозначился…

Вот так и получилось: вроде бы заимка ещё лыковская и сам дед Осип живёт в Тишах, не переехал пока на Каир, но его уже никто не слушает. Власть перешла в руки триумвирата Золотаевых, Самойловых и Чепкасовых. И ещё она проблема возникла в семье Лыковых — Евдоким без удержу стал наседать на родителей: «Поехали свататься к Казаниным в Ашпанак». Где он виделся с Аксиньей: то ли когда Казанины приезжали с дочерью в Тиши, или на Лебяде у Ивана Новикова пути молодых пересеклись — неизвестно. Одно заладил: «После Успеньего поста надо ехать на Алтай, пока другие не просватали». Пытались вразумить младшего родители — нельзя, мол, вперёд Карпа, не по правилам. На что Евдоким отвечал:

— Он может до старости за Пелагеей сохнуть будет, мне что, совсем тогда не светит? А на Каир уйдём — ещё тяжельше будет. Давай, тятенька нынче это порешаем.

— А здря не проездим, согласны ли будут родители и Аксинья? — начали сдаваться старики.

— Не проездим, — заверил жених.

— И в кого он такой упрямый уродился? — сетовала после Раиса Агафоновна.

— А Дарья в кого? — возразил отец. — В тебя они такие упёртые. Станут на своём — ничем не вразумишь!

А Евдоким одним своим видом внушал непоколебимость в принятом им решении. К двадцати годам окреп и возмужал паря. Не было равных ему на заимке ни в силе, ни в решительности. Не робел Евдоким ни перед человеком, ни перед зверем.

Был такой случай, уже после гражданской, когда в тайге ещё прятались разрозненные отряды не то соловьёвцев, не то простых бандитов. На заимку пожаловали несколько истощённых, явно нездешних людей. В главарях у них был черкес. Заспорили пришлые с Осипом Лыковым. Слово за слово — бандит начал дерзить старику. Тот его пытался осадить, на что горячий кавказец разразился площадной бранью и выхватил кинжал. Тут встал скалой Евдоким на защиту отца. Защёлкали затворы. Но, увидев спешащих на выручку мужиков с винтовками наперевес, пришельцы быстро успокоились и запросили продуктов. Выпроводили непрошеных гостей, не стали грех на душу брать. После этого случая Осип Ефимович по-особому стал относиться к меньшому.

— Ведь это ж надо, не забоялся! Их пятеро вооружённых, а он один с голыми руками встал и только твердит, набычась: «А ну, не тронь тятеньку!» — не уставал повторять соседям довольный своим чадом отец.

И вот теперь Евдоким запросил родителей о скорой свадьбе. Если Карп после истории с Пелагеей о девках и слышать не хочет, так хоть младший, может быть, внуками порадует. У Дарьи пусто, и вообще непонятно, что сейчас там происходит. Степан вот уже пять лет живёт с Зиновией и никого. Пообещали родители перед уборкой выкроить дней десять и съездить в Ашпанак. К этому времени сват Галактион с Карпом должны с Каира приехать за продуктами. Вот и побудет недельку на хозяйстве, если сам к супружеской жизни не стремится.

А на Каире строительные работы близились к завершению. К концу августа одна изба была полностью готова, а на вторую возводили стропила под кровлю. Договорённость о том, что к новолетию Галактион с Карпом вернутся в Тиши за продуктами, была изначально. А оставшиеся должны были заниматься подготовкой пашни и рыбалкой.

В Тишах их возвращения ждали с нетерпением, и когда в первых числах сентября они прибыли на заимку, Осип Ефимович, не дожидаясь утра, под вечер пошёл к Саночкиным. Галактион после баньки, за накрытым столом принял гостя.

— Здорово живёте, сваты! Ангела за трапезой! — поприветствовал Лыков присутствующих, войдя в дом.

— Здорово живёшь, Осип Ефимович! Милости просим отужинать с нами, — пригласила хозяйка.

После ужина разговорились о предстоящей переселке.

— Ну, что скажешь? Как тебе место? — спросил Осип Галактиона.

— Доброе место робяты выбрали. По всему видно, что посуше и потеплее будет, чем в Тишах. Я так думаю: рожь можно весной посеять, должна успеть вызреть.

— А пшеница?

— Можно и её немного, для пробы.

— А молоть как?

— В том-то и дело. Я как: увидел ключик — сразу смекнул, что под водопадом струя сильная, можно водяную мельницу тут построить. На следующий год, Бог даст, соорудим подобную той, что была у меня в Шадрино. Ты должон помнить.

— Как не помнить, если сам к тебе не раз с зерном приезжал. Это хорошо, если своя мука будет. А про мои новости, небось, уже слыхал?

— Конечно, наслышан. Настёнка первым делом сообщила, что Евдоким на Аксинью Казанину глаз положил. Ему что, местных мало? Любая за такого героя пойдёт!

— Я ему то же самое говорил. И слушать не хочет! Аксинью ему подавай и всё тут! Тяжело сейчас её матери одной с семерыми. Добре, что старшие уже взрослые.

— Благодаря красным овдовела Варвара.

— Да, по-зверски обошлись антихристовы слуги с мужиком. Говорят, в прорубь головой сунули.

— А за что? Так и неясно?

— Сказывали ашпанакские, будто бы у Прокла документы спрашивали. Письма у него нашли, которые нёс на Лебядь к Новикову. Видимо, спьяну не поняли голодранцы-грабодиры — что за письма — посчитали за лазутчика. У них уже было несколько пойманных мужиков. Вот его с ними заодно связанных в прорубь живыми и затолкали, упокой Господь души их. Вот ещё что, Галактион. Завтра с утра мы едем в Ашпанак. Может, там будут спрашивать насчёт переселки. Если кто из них захочет на Каир перебраться — место там ещё есть?

— Хватит. Семей десять с хозяйством найдут убежище. Но, ты смотри, шибко посторонним не болтай. Если только Варваре или кому из родных, но так, чтобы лишние не знали.

— Да уж, слава Богу, грамотный. Понимаю с кем говорить, а с кем помолчать. Знайку к обрыву ведут, а незнайка на печке лежит. Вот ещё, что хотел спросить у тебя, сват. Есть ли резон всю зиму молодым на Каире жить? Что-то тревожно тут на заимке стало. Золотаевы с Самойловыми искоса поглядывают. Небрежение в молении стали проявлять. И речи богопротивные ведут. Видно, сильно на них повлияли эти агитаторы. Это сейчас так:, а что будет на заимке, когда артель антихристы организуют?! Скорей бы весна, да на Каир перебраться!

— Верно мыслишь, Осип. Мне Анна кое-что успела рассказать, что тут деется. Давай так сделаем. Если, даст Бог, у вас в Ашпанаке всё устроится, тогда на Каир отправим Евдокима с Аксиньей в помощь, а я их проведу и вернусь обратно с отцом Ефросином. Всё-таки он ещё сможет одёрнуть отступников. А молодёжь пущай закончит со строительством. По всем приметам, осень нынче тёплая будет. И поохотиться мужики там хотели. А перед Рожеством на лыжах вернутся в Тиши. Поживут на заимке пару месяцев, а затем в марте по Чарыму зайдут обратно на Каир, на посадку.

Смысл зимовки на Каире был, как раз и связан с посадкой, которая приходилась на самую большую вешнюю воду. Поэтому с апреля, когда в тайге распута стоит и до конца июня, пока не сойдёт большая вода, на Каир попасть невозможно. Тем более что будущее обиталище находилось на противоположном берегу Абакана.

— Едак добре, — поддержал Осип родственника. — Да и всем вертаться в марте, пожалуй, резона нет. Степана с Зиновией можно и тут оставить. Помогут скотину загнать, а то нам старикам со всем стадом не управиться. «Товарищи», поди, раньше июля не объявятся. А мы к этому времени, даст Бог, на Каире уже будем.

В Ашпанаке Лыковых уже ждали. Аксинья рассказала матери, что с Евдокимом условились на осень. Старика Осипа и бабку Раису на Алтае многие знали как «крепких христиан», а молва о Евдокимовых подвигах далеко разошлась по округе. Поэтому Варвара не возражала, что старшая замуж собралась. Ещё четыре девки и два парня оставались у неё на руках. Потому, когда Лыковы с сыном и подарками пожаловали к Казаниным, со свадьбой медлить не стали.

— Ну, что ж, доченька. Значит и твоё время пришло. Я тоже за твоего тятеньку семнадцати лет вышла. Жаль, не дожил он до этого дня. А за Евдокимом, как за каменной стеной будешь, — благословила на браге Варвара.

Местный наставник дедушка Полиект провёл службу и обрачил молодых. Сыграв свадьбу и погостив несколько дней в Ашпанаке, Лыковы с молодой невесткой отправились в обратный путь. Разгуливать было некогда, пришло время уборки.

Осень 1926 года и правда выдалась тёплая и сухая. И как только выкопали картошку, стали собираться на Каир. Помимо продуктов нужно было завезти, пока тепло, и картошку для весенней посадки. Так что молодым предстояло свой медовый месяц провести на новом месте.

Удивил, конечно, Евдоким мужиков на Каире, когда привёл с собою молодую жену. Исай Назарович сказал, обращаясь к Карпу:

— Ну, что? Утёр тебе нос меньшой! Видишь, какую красавицу отхватил.

— Ничего, какие наши годы! Найдём и Карпу невесту, — вступился Степан за среднего брата.

За те две недели, пока Галактион Ефимович с Карпом ездили в Тиши, мужики закончили вторую избу и начали строить баню…

После того, как Галактион с отцом Ефросином отбыли обратно в Тиши, оставшийся народ заселился в построенные избы. В одном доме с молодыми жил Карп, а к Степану с Зиновией временно подселился Исай Назарович. До весны никаких ярких событий не произошло, разве что опять Карпа с Евдокимом медведь, вернее медведица, проверила на прочность. В середине октября, после Покрова ушли братья с разведкой в верховья Каирсу. Хорошая речка, плавно выходит в гольцы, богата зверем. Один минус — на протяжении тридцати километров до самых истоков не поймать ни одного харюзка. Чуть выше устья, километра на два от слияния с Абаканом, Каирсу зажимают с двух сторон каменные щёки. А на выходе из этого каньона образовалась ступенька, метров десять-пятнадцать — не больше, но рыбе этот водопад уже не преодолеть. Поэтому, кроме бычков с мизинец никакой другой рыбы нет. И вот, когда братья Лыковы по чернотропу дошли до предгольцевья, где кедры чуть выше человеческого роста чернели среди царства ракитника и карликовой берёзки, наткнулись на свежие следы медведицы с медвежонком. Такое близкое присутствие зверя совсем не обрадовало таёжников, да ещё ветер, как назло, встречный — относит запах в сторону, а горные ключики заглушают звук: шагов. Не успели мужики всё это осмыслить, как вдруг из зарослей, метрах в пятидесяти от них, на тропу выскочил медвежонок.

— Ну, значит и мамка рядом, — сказал Карп и сдёрнул с плеча карабин.

Евдоким, конечно, последовал его примеру и, уйдя с линии огня, приложил свою трёхлинейку к плечу. А любопытный малой ещё и засеменил в сторону братьев.

— Куда прёшь! Пошёл, дурак! — заорал на него Евдоким.

Медвежонок заверещал, испуганный незнакомыми звуками и тут же, рассекая плотную стену ракитника, прямо на них выскочила разъярённая медведица — только держись! Седьмая пуля сразила зверя.

— Ох, дурачок, дурачок — сказал Карп в адрес убежавшего медвежонка и осматривая убитую медведицу. — Мамку твою через тебя погубили, а теперь и сам пропадёшь.

Вынуждены были братья убить хищницу, защищая свою жизнь. Не зря говорят, что лучше с тремя медведями встретиться, чем с одной медведицей, защищающей своё потомство. Бессмысленным было это убийство ещё и потому, что не едят староверы медвежатину. Религиозный запрет распространяется на всех зверей имеющих лапу, а не копыто. Это многовековое табу нашло в наше время и научное обоснование: косолапый является носителем множества болезней опасных для человека. Поэтому медведей кержаки били исключительно в целях самообороны, или уж сильно обнаглевших, нападавших на скотину.

Рыбу на зиму наловили в Абакане. Ради экономии времени и результативности поставили заездок. Мне не раз приходилось на Еринате, помогая Агафье, возводить это гидротехническое сооружение. Попробую описать принцип его действия. Трёхногими козлами, на мелководном плёсе перегораживается река. В зависимости от её ширины и силы течения, таковых готовится от десяти до тридцати штук. Затем, из толстых жердей и сплетённого из таловых прутьев частокола перегораживается Абакан. Вода сквозь прутья, естественно, проходит, а рыба нет. У самого берега делается проход, в который устанавливается, либо плетённая из того же тальника большая «морда», либо корзина из жердей, куда сваливается рыба. До семидесяти пудов ловили во время сезонного хода рыбы таким заездком. А забаву с удочкой оставляли мальчишкам.

Возвращение братьев Лыковых перед Рожеством в Тиши у многих на заимке язык укоротило. Особенно побаивались поселяне неукротимого Евдокима. Сразу поняли братья, кто был главным возмутителем спокойствия в общине: Ермила Золотаев всячески старался вбить клин между уходившими на Каирсу и остающимися в Тишах. Решили Лыковы поговорить с баламутом. Но, как ни старался Степан перевести разговор в мирное русло, не вняли ему ни Ермила, ни Карп с Евдокимом. Жёсткий разговор получился. В завершение Евдоким пригрозил:

— Смотри, Ермила Васильевич. Если прознаем, что ты навёл на нас новую власть и сказал, куда мы ушли — не жди добра.

Об истинных причинах, побудивших Золотаева так сразу «полюбить» Советы сейчас можно только догадываться. Тут, конечно, и юношеская обида, и жажда лидерства. Возможны и другие мотивы, но людей, что-либо знающих об этом уже давно нет в живых.

Между тем, Карп Осипович Лыков пересмотрел своё отношение к браку. Почти три месяца, невольно проведённые в одной избе с молодыми Евдокимом и Аксиньей подвигли его серьёзно задуматься о супружеской жизни. Старший Степан, со своей стороны, тоже посодействовал переменам в сознании брата: есть, мол, девка из хорошей семьи, грамотная и самостоятельная, не чета заимским вертихвосткам. Не раз бывал Степан Осипович на Алтае у Дайбовых. Там ему сразу приглянулась старшая дочь Карпа Николаевича и Агафьи Фёдоровны Акикина. Скромная и покладистая, она соответствовала всем представлениям о роли и месте женщины в христианской семье.

Растревожили эти разговоры сердце двадцатишестилетнего Карпа, тем более что к иночеству у него призвания не было. Поэтому, однажды, сам заговорил он со старшим братом о том, как бы выкроить время и съездить на Бию. Степан в ответ на это предложил следующее:

— Сейчас, Карпа, времени на поездку нет. Сам понимаешь, сначала переселку провести надо. И, даже если сейчас получишь согласие на брак, куда приведёшь молодую? А Дайбовы не Казанины — на поляну дочь не отдадут. Поэтому, сперва, этим летом срубим тебе избу, а в августе, если Бог даст жизни, обязательно съездим с тобой на Бию. Но, чтобы заручиться поддержкой родителей и показать свои намерения, пошлём какой-нибудь гостинец. Думаю, что Карп Николаевич возражать не будет. Я его давно знаю: уважаемый и значимый человек и о нашей семье не раз по-доброму отзывался.

— А что послать и с кем? — спросил Карп, прислушиваясь к мудрым советам старшего брата.

— Наши мужики наверняка на Алтай в марте поедут, рыбу и мясо на муку и крупу менять. Вот с ними и пошлём озёрных сигов в гостинец. У них там, на Бие такой рыбы не водится. Я с Зиновией остаюсь в Тишах и сам отберу покрупнее.

— И в туесок, какой покрасивше, сложи.

— Не беспокойся,— рассмеялся довольный Степан. — Всё сделаю как надо.

Успокоенный и обнадёженный ушёл Карп в начале марта на Каирсу. Гружённые под завязку, тяжело шли по оглубевшему за зиму снегу, поочерёдно топтали лыжню три мужика. Часто, чтобы избежать наледей и проталин, выбирались на берег и шли речными террасами, что ещё более усложняло путь. Но, что бы там ни было, через неделю четверо путников: Исай Назарович, Карп, Евдоким и Аксинья, добрались-таки до устья Каирсу.

В дороге и уже на месте, всё думал Карп: «Где сейчас туесок с сигами? Вышли мужики из Тишей, а может быть уже перевалили через Бийскую гриву, а там рукой подать до заимки Дайбовых». Сладко замирало сердце, разбуженное весной и думами о ещё незнакомой девушке.

По прибытии на будущую заимку воочию убедились кержаки, что устье Каирсу посуше будет. Если в районе Тишей к концу зимы снегу навалило шесть четвертей, т.е. около полутора метров, то на новом месте всего чуть более полуметра. Вот так в горах — и ста километров нет, а осадков в три раза меньше. Другими глазами смотрел Карп на всё вокруг. Первым делом стал подбирать место под будущую избу. А как только лес стал отходить на апрельском солнышке от зимней спячки, и пока не началось сокодвижение, принялись мужики валить и шкурить охватные кедры. Пилили на семиметровые сутунки, подваживали и укладывали на пролежни, чтобы брёвна к началу строительства успели немного просохнуть и полегчать. Таким образом, когда наступил май, и земля прогрелась для посадки, мужики уже наготовили брёвен не на одну избу.

Зная на собственном опыте, как Агафья относится к главной кормилице — барыне-картошке, как готовит под неё землю, можно судить и об отношении её предков к этому растению и столь же трепетному приготовлению к посадочному процессу сей незаменимой культуры. Картофель недели за две до посадки заносили в избу и рассыпали на расстилы, давая ему прорасти. Затем разрезали клубни на три-четыре части, по количеству ростков. После этого приступали к посадке. Вскопав целик мотыгами, давали земле сутки прогреться на солнышке. А на следующий день разбивали комья земли, рыхлили пласты и укладывали, некогда так нелюбимые староверами плоды, в землю.

Далеко за полночь уходили первые целинники с пашни. Кроме картошки посадили редьку, тыкву, репу и брюкву. По наказу Галактиона небольшую поляну для пробы засеяли пшеницей. На большее не хватило ни времени, ни сил.

---

Прежде, чем продолжить рассказ о жизни таёжных отшельников, хочу сообщить читателям, что это вторая часть повествования, первая вышла в № 8 «Сибирского Старообрядца» в 2016 году.

Лето 1927 года было сухим, по-этому к осени управились не только с избой, но и баньку и сладили. Заготовили сена на всю скотину, которую ещё надо было перегнать на Каир из Тишей. Переход горами, с конями, коровами и овцами — дело непростое (сам ходил не раз этим маршрутом), но всё же легче, чем идти напрямую поймой Абакана.

Как я уже говорил раньше, заломы из вековых кедров, частые броды и густая, заросшая кустарником тайга делали этот путь непроходимым для стада. Поэтому выбрали обходной маршрут: Абаканом до устья Бедуя, затем Бедуем до верховий, и левым притоком подниматься до перевала в Каирскую покать. Ну, а там, Каиром до места — день пути. Крюк, конечно, получается изрядный, но, как говорится, в горной тайге не всякая дорога по прямой — кратчайшая.

Лета в горах и двух месяцев не будет. Поэтому, как только в июне сошла коренная вода,отец Ефросин, сват Галактион. Старший брат Карпа, Степан с супружницей Зиновьей и её сестрой Анастасией, повели крупно- и мелкорогатую живность на новое место жительства. По воспоминаниям старших, поход, слава Богу, прошёл без потерь.

Праздник верховных апостолов Петра и Павла встречали уже на устье Каир-Су. Стариков — Осипа Ефимовича, Раису Агафоновну и дедушку Назария завозили уже ближе к осени, по малой воде, на лодках, вместе с пчёлами и прочим скарбом: где на шестах, где бечевой, т.е. на верёвках. Старшему поколению глянулось новое место, особенно после уборки урожая. Всё уродилось на славу. Исай Назарович научил сикать картошку на склоне, рядами-ступенями, и главная кормилица отблагодарила за заботу и внимание. Все остальные культуры тоже вызрели за короткое, но тёплое лето. Когда гольцы в сентябре припорошило первым снегом и картошку высыпали в погреба, а зерновые подняли на .лабазы — переселенцы вздохнули с облегчением и благодарностью: «Слава Тебе, Господи! Зимовать можно».

Первая зима на новом месте прошла благополучно. Быстро вошли в привычный, веками установленный распорядок. Мужики охотничали — тайга в верховьях Абакана зверьём богатая, людьми непуганым. Шорцы, алтайцы, тувинцы до этих мест редко доходят — далеко и труднодоступно. Поэтому этот участок Юго-Западной Сибири и по сей день считается одним из самых неизведанных. Переселенцы надеялись, что лихолетье обойдет их стороной. Ведь не впервой — почитай, третье столетье пошло гонениям. За это время многое повидали старообрядцы. Бывали и жестокие годы, бывали и послабы. Так и говорили: «Побесятся комиссары, да со временем охолонут. Не все же безумцы, что власть захватили. Найдутся же, хоть и со временем, .люди благоразумные».

Одно печалило семью Лыковых — непросто дался переезд Осипу Ефимовичу. Всё чаще прихватывало в груди и как клещами давило сердце. Говорил:

«Дожить бы до весны 14 встретить Пасху».

Что просил, то и получил — на Светлой седмице 9 апреля 1928 года на 75-м году отошёл в вечность. Загодя исповедался, причастился Святых даров и положил начало новому погосту и очередному названию хутора — Лыковская заимка. С уходом Лыковых из Тишей и название ушло вместе с ними.

Летом 1928 гола заимка на Kаире состояла из шести дворов. Три дома были за Лыковыми. Бабка Раиса жила у старшего сына Степана. Сват Галактион с семьёй построились рядом с ключиком, па котором Галактион Ефимович, с помощью Евдокима, соорудил водяную мельницу. Пасека из пяти ульев расположилась на елани (поляне), рядом с огородом. Дед Назарий и отец Ефросин тоже имели отдельные избы, конечно, поменьше, чем у семейных, но всё же свой угол. Сколько было бань, Агафья не помнит, но две — это точно. Ещё стайки для скотины, да кузня возле жилья Евдокима (он и кузнец по необходимости). Вот и весь посёлок, скорее, хутор. Сколько подобных заимок было на Алтае и в Саянах — трудно счесть, и все они были за пару десятков лет уничтожены. Где силой, где люди сами ушли: в гражданскую, в коллективизацию, во время войны с немцем, под предлогом борьбы с дезертирством. Окончательно добили уже при Хрущёве под лозунгом укрупнения деревень, но обо всём по-порядку. Вернёмся на Каир, к истории сватовства Карпа Осиповича к девушке из хутора Дайбово, что на Алтае. В конце лета, как было оговорено заранее, Карп и старший брат Степан отправились за невестой. Гостинец с Абакана на Бие приняли и договорились: «Под кедру девку не отдадим. Как сладит Карп жильё, так и засылайте сватов».
Почему отдавали дочь в такую глушь? В зажиточности Дайбовы Лыковым были явно не ровня. Прожив почти сотню лет на одном месте семья Дайбовых, как говорится, обжилась и расстроилась на берегу Бии основательно.

Основал хутор Никифор Дайбов 1828 году- Па берегах Бии климат мяте, чем на Абакане. Для ведения крестьянского хозяйства места, конечно, более благоприятные. Тогда, почему соглашались на такой неравный брак? Ни о какой любви-страсти и речи быть не могло. Тем более что молодые друг друга вовсе не видели. Вопрос решали по старинке — сговаривались родители…

Почему глава семейства Дайбовых Карп Николаевич решился отдать свою дочь за Карпа Лыкова? Видимо, в надежде наилучшую долю и сам подумывал перебраться на Абакан. Но, как бы там пи было, со свадьбой тянуть не стали. Как только Степан с Карпом пришли в Дайбово молодых сбрачили. Недолго погостили и отправились в обратный пуп», пока снегом не закрыло перевалы.

Вёл Карп молодую жену, мать будущих детей своих. Уводил из родительского дома, с берегов реки, с ласковым именем Бия, через перевал на другую реку с чуждым для русского слуха названием Абакан. По-русски это — Медвежья кровь. Другая река, другие люди, другая жизнь. Такова доля жены-христианки: до смерти, в горе и радости, в болезни и старости, всегда следовать за мужем. Мною переживут вместе Карп и Акулина, не раз будут скитаться с места на место, прятаться от злых людей и выживать в немыслимых для современного человека условиях, с четырьмя детьми на руках. Но, не утратят веры, не сломятся, не опустятся под натиском невзгод. За три десятилетия пять переездов, переселок, пять новых изб, построенных без посторонней помощи, и всюду с ними сундук с иконами и старинными книгами. Многим могли пожертвовать, только не этим сокровищем, которое переходило многие поколения. По древним книгам будет учить Акулина Карповна малых при свете лучины, и передаст детям своим ту же крепость веры и духа. Всё это впереди, а пока идёт молодая за споим единственным.

Семь лет прожили Лыковы и их близкие на устье Каир-Су. Это были самые спокойные годы со времён гражданской войны. Всё размеренно. Как говорится — не рывом, но тягом устраивалось. О них, как будто, все забыли — и власти и свои единоверцы из Тишей. Первые года два ещё сообщались, пока остатки вещей переправляли на новое место. Потом общение почти прекратилось по «идеологическим соображениям». Золотаевы, Самойловы и Чепкасовы подмяли под себя Тиши и организовали рыболовную артель.
Начальником районные власти поставили своего, некоего Кукольникова. Он частенько наведывался из Таштыпа на вверенный ему участок. Рыбу меняли на соль, крупы и всевозможную мануфактуру. Вроде всё, как и прежде, но под чутким руководством и на учёте. От этого-то и уходили особо ревностные сторонники «бегати и таитись», помня по прежнему опыту, что под удар властей первыми попадают учтённые. Но не в этот раз. В апреле 1932 года решением ВЦИК и СовНарКома был организован Алтайский заповедник на территории Ойротской (ныне Республика Алтай) и Хакасской областей. Верховья Б. Абакана с притоками, этим решением вошли в состав будущего заповедника. На тугом основании, осенью 1933 года на Лыковскую заимку пришла первая патрульная группа во главе с начальником охраны заповедника Костиным и тремя лесниками. Но перед этим на заимке произошли события, всколыхнувшие спокойное течение жизни в таежной глуши. Вначале, медведь задрал двух коров, выпущенных на первую весеннюю травку. Пострадали кормилицы Карпа и Галактиона Ефимовича. Одну корову медведь убил сразу, другую покалечил. Пытались её лечить, но пришлось забить на мясо. Затем, в начале лета пришёл Никифор Ярославцев с Лебедя, где проживал с семьёй на хуторе Новикова Причина его путешествия — поиск новых мест для жилья в Туве. Погостил немного, отдохнул, поведал, что творится в «миру» и ушёл дальше. Агафья об этой истории рассказывала: «Тятенька сказывал, что Никифор пребаливал. Его даже оставляли подлечиться, но он отказался: ничего серьёзно не болею. Хворь посильная, в дороге разойдусь. Да и спешить надо, до осени в обрат вернуться». Вскоре, после ухода Никифора большинство мужчин посёлка слегли со страшными головными болями и ломотой в суставах. Карп Осипович рассказывал: «Голова болела так, что теряли рассудок и впадали в беспамятстве». Первым преставился сват Галактион, за ним дедушка Назарий и старший брат Степан. Карп и Исай лежали без сознания. Непонятно почему, но ни одна женщина не заболела. Что это за напасть и чем лечиться — народ не знал. Те, кто оставался в ясном уме. решили так: откуда хворь пришла, туда её и надо отнести. Никто не сомневался, что болезнь принёс Никифор. Поэтому и решили: идти надо на Лебедь. Миссию поручили Евдокиму. Он чувствовал себя лучше остальных мужчин Рано утром, отмолившись до света, Евдоким понёс болезнь обратно на Алтай. Вскоре после ухода напасть, и правда, стала отступать. Скорый на ногу и, как говорили о нём: «Евдокима горы не держат» благополучно перевалил через Абаканский хребет и в одном из глухих распадков реки Лебедь «оставил хворь». Когда Евдоким вернулся домой, болезные уже могли вставать. Что это было? Медики говорят — одна из форм менингита, а на вопрос, как болезнь можно «унести и оставить», современная медицина ответа не даёт. Что ещё удивительного в этой истории, так это то, что сам Никифор Ярославцев благополучно сходил в Туву, вернулся, на следующий год перешёл границу, срубил избу на новом месте и умер.

Конечно, эти события не прошли бесследно. Большинство восприняли пережитое как знак беды ещё большей, чем та, которая уже пришла. Молились общинно за упокой отшедших и о здравии телесном и душевном выживших. Вот в таком состоянии застали иx лесники. Собрали всех жителей посёлка и объявили о создании заповедника. Поведали о том, что жить на этой территории посторонним запрещено. Охотиться, рыбачить, собирать ягоды и грибы — тоже. Предложили тем, кто пожелает, устроиться на работу лесникам, или строителем: требовались новой организации рукастые мужики, знающие тайгу. Но при любом раскладе, заимка в устье Каир-Су должна быть ликвидирована. Тем, кто пожелает работать в заповеднике, предлагали переселиться в Яйлю, что на Телецком озере. Там располагалась контора и планировалось строительство жилья для сотрудников и школ для детворы. А те, кто не захотят, могут вернуться обратно в Тиши. Дали время на переделку до следующего лета. Под конец беседы патрульные немного смякли и разрешили рыбачить, понимая, что без этого людям в тайге не выжить. Среди лесников был знакомец Карпа и Евдокима — их сверстник и единоверец Данила Молоков. Он заверил Лыковых, что работать в заповеднике можно, что Яйлю тоже далеко от большого начальства. Дороги путёвой нет, сообщаются с миром только летом, по воде до Артыбаша. Можно потихоньку, крадучись и в тайгу сбегать, поохотиться. Ещё и зарплату с пайком дают. С тем и ушли лесники, оставив народ в тяжком раздумии — что дальше делать? И опять раскол: Евдокима заинтересовало предложение, особенно, когда Данила сказал. что на устье Кануя будут строить кордон и туда могут взять семью на работу и жительство. Карп и Исай очень настороженно отнеслись к этим предложениям. Всю осень шли споры: что делать дальше, как жить и куда уходить. Отец Ефросин предложил перебираться на Малый Абакан — там тайно жили несколько иноков. Но места там ещё суровее, чем на Каире, поэтому народ отверг это предложение. Другой вариант
— принять условия начальства заповедника и поступить на службу,
— к этому склонялся только Евдоким. Вернуться в Тиши никто не хотел. Бабка Раиса сказала:

«Здесь помирать буду. Рядом с Осипом лягу».

Зиновья и Анна Саночкина, потерявшие мужей от непонятной болезни, тоже никуда от могил уходить не хотели. Споры были нешуточные. Исай Назарович пояснял Евдокиму, что на работу без паспорта не возьмут, детей, как вырастут, заберут в школу-интернат, а там будут учить по безбожным книгам, всем на погибель — и детям родителям ответ за это будет. Аксинья вторым была беременна. Первой дочке Mарфе уже третий год пошёл. С ним соглашался и Карп, но разошлись в другом куда уходить? Акулина уговаривала мужа вернуться на Алтай, к родне поближе, если не на Бию, то хотя бы на Лебедь, в Новикове.
Исай Назарович, потрясённый кончиной отца и всем происходящим, тоже решил уходить. У него ярче, чем у остальных жителей хутора проявились апокалиптические настроения. При каждом удобном случае он говорил, что настали последние времена, всем надо «накрыться» и читал» Скитское подаяние, что брак между мужем и женой должен быть прекращён. С ним, конечно, не соглашались ни Карп, ни Евдоким, возражавшие: «Тебе легко говорить. Ты один, а на нас лежит ответственность за жён и детей, и старухи на руках». Исай возражений не принимал и, однажды, в разгаре этих дебатов, покинул таёжную обитель. Как вспоминает Агафья: «Ушёл в ночь, не простившись». Судьба этого незаурядного человека заслуживает, как я писал в первой части, отдельного повествования. Поэтому останемся на Каире. Вскоре и отец Ефросин засобирался уходил»: «До снега надо перебраться через перевал и до зимы как-то определиться на новом месте». Попрощался, благословил и ушёл с миром на Малый Абакан.

Евдоким с семьёй решил остаться, во всяком случае, пока не определится с работой. Да и куда через горы везти беременную жену. Карп согласился с супругой на переезд на Алтай. Но, прежде чем перебраться, помог построил» Евдокиму тайное жильё в нескольких километрах выше по Абакану. В два топора быстро сладили небольшую избу, куда планировали спрятаться оставшиеся. Агафья называет это место — «На прилавке». Это потаённое место Лыковы, видимо, присмотрели ещё раньше. В метрах ста от реки находится небольшая терраса, закрытая от глаз мощным кедрачом. Пройдёшь рядом — не увидишь. Только знающий мог найти это скрытное, тайное убежище от недобрых людей. После того, как убрали урожай, Карп и Акулина тронулись в путь обратно на Алтай, в посёлок Новиково, что в верхнем течении реки Лебедь. На Каире оставались зимовать Евдоким с супругой, дочкой Марфой и тремя родственницами: матушкой Раисой Агафоновной, невесткой Зиновьей и её сестрой Настасьей. Евдоким, конечно, помог брату перебраться с пожитками через Абаканский хребет. Договорились, что Карп на следующий год придёт, как только сойдёт большая вода и пособит с переездом оставшимся.

Определились Лыковы в Новиково, пока в доме Тропиных. Анисим Никонович был женат на старшей сестре Акулины Карповны, и те их приняли по-родственному. Много было говорено долгими зимними вечерами. Рассказывал Анисим своим квартирантам о том, что творится в округе — всё-таки их хутор ближе к «миру» и новости доходят быстрее: о том как проходит коллективизация, как разоряются таёжные заимки, что и до них скоро доберутся. А то, что абаканские жители попали с этим заповедником как кур в ощип, кто ж знал. Одним утешались — на все воля Божья. Так за разговорами и хозяйскими работами прошла зима. А весной, 16 марта, Акулина разрешилась первенцем. Бог дал сынишку, нарекли Совином. Зимой Карп на недельку съездил в Дайбово. Жену не взял. Сказал: «Родишь, потом съездим». Узнал обстановку на Бие из первых уст: куда ни кинь — везде клин. Много нового узнал и о заповеднике. Если по Бие и Аебедю ещё по притокам кое-где оставались кержацкие заимки, то на территории заповедника шла поголовная выселка. По Чулышману, сказывали, целыми аилами выселяли с войсками. Больше трёхсот семей в Улатан свезли. А по поводу работы тесть Карп Николаевич сказал следующее: «Желающих устроиться дюже много. Стольких мест у них нету и на Канун тоже так просто не попасть. Тишинцы туда метят». Ермила Золотарёв воду мутит. Как узнал, что Данила Молоков хлопочет за Евдокима, прилюдно сказал: «Не быть этому!» Говорят, даже какую-то кляузную пакость на Евдокима написал.

Тревожно стало Карпу за брата. С этими мыслями вернулся в Новиково, поделился с Анисимом. Тот тоже подтвердил:

«Как вода сойдёт, иди Карп на Абакан и уводи родных оттуда, как бы беды не случилось».

После посадки, как отшумела коренная вода на реках, собрался Карп в дорогу. На Абакан из Новиково две тропы (Новиково сейчас называется посёлок Майск, золотодобыча), одна идёт вдоль реки Лебедь до верховий, затем через Абаканский хребет и правым притоком Абакана — Бёжа спускаешься в пойму, но этот путь проходит через Тиши и поэтому Карп выбрал второй вариант, чтобы не знали в Тишах о его передвижениях. Это правым притоком Лебедя — Садрой, опять же, через Абаканский хребет, но спускаешься уже минуя Тиши, выше по Абакану. Общая протяжённость этого маршрута — километров 120 по карте, реально — все 150 будет в один конец. Здоровому, молодому мужику, налегке, три-четыре дня пути. Во второй половине июня Карп благополучно дошёл до Каира. Конечно, родные обрадовались его появлению, особенно матушка, когда узнала, что внучек родился. У Евдокима тоже пополнение: девочка, назвали Александрой. За это время никого у них не было — ни из Тишей, ни из заповедника, поэтому Евдоким ничего не знал о том, что творится вокруг. С посадкой они уже управились, и на предложение Карпа собираться и перебираться на Лебедь все возразили: «В сентябре уберём урожай, потом будем думать куда идти». Сёстры Зиновья и Анастасия сказали, что готовы осенью вернуться в Тиши — их дома стояли незанятые. Карп поведал Евдокиму наедине о том, что слышал на Алтае о заповеднике, и что творится вокруг. Евдоким говорил: «А сколько наших работают в заповеднике: Данила Молоков, Ларион Деменёв, Порфирий Казанин, братья Акинфий и Моисей Ощепковы — это только яйлюнские». Карп возражал брату на эти доводы: «И в гражданскую многие ошиблись, прельстились лукавыми речами антихристов и во что вринулись, сколь крови пролили. Абакан уже не «медвежья кровь» была, а людская. Всё это уловки бесовские, чтобы заманить и извести остатки христиан. Помни — пташка одним коготком в силок попадёт, а уже и вся пропала». Несколько дней провели в спорах, в конце решили, что Карп придёт в сентябре, поможет с уборкой, и если от заповедника за это время вестей не будет, то придётся съезжать на новое место, да и крохе Александре надо малость окрепнуть. Тяжело всем было расставаться с этим уже обжитым местом. Агафья рассказывала: «Тятенька говорил: как Адам рая лишился, так и мы Каира». Недолго пробыл Карп с родными, надо было возвращаться на Лебедь. Живя в людях, по «фатерам», нужно было отрабатывать. Евдоким, как обычно, проводил брата до перевала. Дорогой ещё не раз возвращались к разговору о заповеднике. Карп рассказал, конечно, и об анонимке. Евдоким согласился, что автор этой кляузы — Ермила: «Мстит, гадёныш». С тяжёлым сердцем прощались братья, предчувствуя невидимую, но почти осязаемую близкую беду. На Алтае всё было по-прежнему. Комуннары до Новикова пока не добрались. Лето за работой прошло быстро, покос сменился уборкой огородов. И как только управились с урожаем на Алтае, Карп стал собираться на Абакан. За это время договорился с местными — у кого могли бы остановиться временно Евдоким с семьёй. Дома Беляевых и Попеляевых готовы были принять переселенцев.

В начале сентября Карп перевалил через Абаканский хребет, а праздник Рожества Богородицы уже был на Каире. Всю родню застал крайне растревоженную. Причиной всеобщего волнения были новости, которые принёс летом, вскоре после ухода Карпа, отец Ефросин. Их наставник спешно покинул потаённый скит на Малом Абакане из-за произошедшей там трагедии.

Нелегко начинать эту главу, самую страшную во всём рассказе. Вот что поведал отец Ефросин жителям Лыковской заимки. Когда он в прошлом году перебрался на Малый Абакан, то застал там троих монахов. Наставником у них был отец Лаврентий (Кутрюмов). Одного инока звали Иосиф Подголешник (так называли его все кержаки, жившие в округе) за то, что он уходил на всё лето в гольцы (альпийские луга), и до снега жил там, как говорится, на подножном корму и что Бог пошлёт. Имени второго Агафья не помнит. Говорила, что ещё до отца Ефросина на Малом жили ещё трое монахов: о. Аникий, Игнатий и Филонид. Но, они ушли дальше, в Туву.

Отца Ефросина братия приняла благожелательно. Заочно они все были знакомы. Зима прошла спокойно. Весной отсадились на своём скудном огороде, а после посадки Иосиф, как обычно, поднялся в горы на уединение. В обители всё шло своим чередом — труд и молитва. Но, за неделю до окончания Петрова поста, к ним в обитель пришла беда. Ефросин, рано утром, отмолившись, ушёл готовить дрова:

«Уронил сухару лиственну, сучки обрубаю, вдруг слышу — от жилья вроде стрельнул кто. Думал — почудилось. Ан нет, следом ещё два выстрела. Знаю, у наших ружей нет. Значит кто-то чужой пришёл. Сразу в скит не ринулся, обошёл стороной, крадчиво поднялся на косогор и сверху вижу, что там творится. Двое суетятся во дворе, а кто-то третий вещи на улку из келии выбрасывает, но не только тряпьё и лапатины, но и книги, и иконы. Вскоре и сам появился. Недолго рылись, видно, что ценное себе искали. О чём болтали, не слыхал — далеко. По всему видно было, что лаялись. Потом собрались и ушли».

То, что перед ним были не просто бандиты, сотворившие расправу над беззащитными,отец Ефросин понял сразу: все одеты в одинаковую, чёрного цвета форму, и новенькие карабины что были при каждом. Часа два просидел в кустах — боялся, что вернутся. И, только, когда стало смеркаться, Ефросин спустился и осмотрел место трагедии. В келии нашёл обоих монахов бездыханными. По всему было видно, что застали врасплох — отец Лаврентий кале стоял у аналоя, так и завалился ничком от выстрела в спину. Послушник лежал на полу у печки. Опасаясь, что убийцы могут вернуться, и времени у него только до утра, оттащил тела за избу и похоронил. Прочёл канон за умерших, собрал разбросанные книги и иконы, сложил в сундук и зарыл под многовековой кедрой в толще метровой хвои в надежде, что ни зверь, ни худой человек не найдут. За скорбной работой ночь прошла быстро — надо было уходить. Вспомнил про Иосифа, как предупредить и где его искать. Уже по дороге на Каир поднялся на ближайший голец, где любил бывать отшельник, поискал, покричал, но ни с чем отправился в обратный путь. Дальнейшая судьба Иосифа Подголешника по сей день неизвестна.

Что это был за отряд, тоже неясно. То ли пограничники, то ли лесники, может, лихие людишки (таких в то время ещё хватало), но отец Ефросин до Каира донёс весть, что убили монахов «советы». Как я уже писал раньше, до 1939 года в тех местах проходила госграница, совпадавшая и с восточной окраиной Алтайского заповедника, поэтому проводились совместные рейды по выявлению незаконных поселений на охраняемой территории с госграницей. А об отношении Советской власти к людям, нежелающим становиться в дружные ряды строителей коммунизма я уже писал, тем более, что первые руководители заповедника к этому, воистину, благородному начинанию никакого отношения не имели. Как правило, их назначали либо из бывших чекистов, либо из красных партизан времён гражданской войны. В эти годы руководил заповедником некий Журавлёв. До назначения директором он имел какой-то чин в ГПУ и остался в воспоминаниях местных стариков как самодур, пытавшийся поставить лошадей на лыжи для преодоления горных перевалов зимой, и обязавший каждого работника заповедника иметь в подсобном хозяйстве не меньше ста кур. Потом его перевели в школу директором. Там тоже без чудачеств не обошлось. Закончил же он свою карьеру в психлечебнице.

Почему я так подробно остановился на этом? Хочу разобраться, отчего всё сложилось так трагично, и не только на Абакане, но и на всей территории заповедника в первые годы его существования; почему ставили на руководящие должности не людей с научными степенями, а тех, кто мог быстро и эффективно решать поставленную свыше задачу. А задача была простая — зачистить территорию от проживавших там людей. Как повелось с 1917-го года, разрушили до основания. В эту логику укладываются, как бильярдные шары в лузу, все последующие страшные события. Исходя из неё, Журавлев, получивший анонимку на Евдокима, в которой говорилось о том, что тот, будучи принятым на работу в заповедник разведёт на Кануе браконьерство, привлечет свою родню Лыковых с Казаниными и, вообще, пособничал в гражданскую соловьёвским белобандитам в качестве их проводника, и что Лыковы снабжали контру провиантом. Посылает на Каир не Данилу Молокова, никого другого из рассудительных мужиков, способных мирно решать проблемы, а людей молодых, горячих — Николая Русакова и Дмитрия Хлобыстова. Но об этом чуть позже: не будем нарушать очерёдности событий.

Когда отец Ефросин пришёл на Каир со страшной вестью, народ, конечно, встревожился. После того, как отмолились за упокой невинно убиенных иноков, все перебрались в потаённое жильё на прилавок. Отец Ефросин уговаривал всех уходить вместе с ним. Зиновья с сестрой согласились переехать в Тиши, тем более, что у Ефросина была своя лодка и до Тишей они были ему попутчицами.
Зная наверняка, что Золотаевы и Самойловы жизни ему там не дадут, отец Ефросин собирался плыть дальше, до Енисея: «Велик Енисей-батюшко! — по притокам много наших живёт. Может быть там, вдали от границ да заповедников, с покой ней будет»

Евдоким помог стаскать пожитки к реке и проводил отплывающих. Наставник ещё раз увещевал: «Уводи отсель родных, не оставят они вас в покое». Евдоким соглашался: «Придёт Карп, уберём огород и будем перебираться». Благословился и оттолкнул лодку, понимая, что, возможно, уже и не свидятся.

До сентября оставшиеся жили тайно, без нужды прилавок не покидая. Только Евдоким, на свой страх и риск, наведывался на заимку — боялся, как бы медведи не «собрали урожай» раньше времени.
Поэтому, как только в сентябре Карп пришёл на Каир, без раскачки принялись за уборку. Всё, казалось, складывается. Евдоким больше старшему брату не возражал с переездом. Погода тоже благоволила: стоял тёплый, солнечный сентябрь. Субботний день 28 сентября тоже ничего худого не предвещал. Во второй половине дня, когда братья уже собирались заканчивать работу, помня наставления старших — в субботний день всякая работа до заката, после начинается воскресная служба. Вдруг, услышали окрик:

«Стоять! Стрелять будем!»

Оба враз обернулись: метрах в тридцати, на краю поляны стояли двое с винтовками навскидку. Одеты с ног до головы в чёрное: сапоги-галифе, гимнастёрки и даже головной убор, похожий на шлем — чёрные. Евдоким, глядя на этих двоих, которые начали приближаться, не опуская оружия, сразу вспомнил рассказ отца Ефросина: такие же люди в чёрном учинили расправу на Малом Абакане. Нервы сдали и он рванул в сторону избы. Тут же прогремел выстрел. Евдоким, было, споткнулся, но, тут же поднялся и прыгнул под косогор. За ним сиганул и Карп — сзади гремели выстрелы. Пробиваясь сквозь кусты и завалы, Карп потерял из виду брата. Пробежал ещё немного, спрятался за колодину и прислушался — тишина, погони не было. Евдокима он тоже не слышал. В голове яркими вспышками пронеслись страшные подробности. Прежде, чем прыгнуть за Евдокимом, он чётко увидел, что в брата попали. За что? Кто? Раньше этих двоих он не видел. После того, как восстановилось дыхание, и немного прояснились мысли, первая из них — где Евдоким? Вспомнил, как несколько лет назад делали скрадок на солонце. Это было как раз в той стороне, куда ринулся брат. Сообразил, что находится правее и ниже по ключику от солонца. Ещё немного послушал — тихо, преследовать не стали. Потихоньку стал выбираться из чащи. Когда подошёл к солонцу, то услышал стон Евдокима: значит, не ошибся, тут он, в скрадке. Тихо позвал: «Братка, ты тут?» После того, как тот отозвался, Карп протиснулся в тесный схрон. Евдоким полулежал на нарах, укрывшись старым тулупом: «Ранили меня тяжко, пуля через живот прошла».

Карп осмотрел рану. Как мог — перевязал. Ранение было сквозным: стреляли из малокалиберной винтовки, пулька маленькая, но опытный охотник может такой и марала, и медведя добыть. Евдоким запросил воды. Карп сбегал к ключику, напоил брата. На короткое время тому стало легче. Попросил не мстить, не брать грех на душу: «Один остаёшься. Я, видно, за Степаном ухожу. Девчонок моих сохрани». После этих ахов исповедался старшему брату и впал в беспамятство: всё просил Господа, чтобы в мучения вменил. Понимая,что Евдоким уже не жилец, Карп начал читать отходные молитвы. По словам Агафьи: «За полночь поранство начало сильно давить — к свету убрался».

Что пережил в эти минуты Карп, когда на его руках умирал младший брат, всего несколько часов назад ещё живой, молодой двацативосьмилетний здоровый мужик, мечтавший построить на Алтае большой дом и, чтобы Аксинья подарила ещё наследника?! Конечно, в первую очередь, Карп молился за брата, невинно убиенного.

Когда рассвело — вышел на свет Божий, увидел, что весь в крови брата, пошёл к ключику помыться и переодеться, да и покойника надо было прибрать. Возле ключика, когда Карп умывался, застали его душегубцы. Как и вчера, сначала услышал окрик: «Стой стрелять будем», потом: «Подожди, не стреляй». Это говорил один охранник другому. Карп поднялся. Перед ним те же двое в чёрном — винтовки вскинуты: «Сами точно звери, взор страшный». Карп скорее машинально, нежели с каким-то умыслом, перекрестился и попросил. «Помолиться позволите?» Возможно, слова Карпа обезоружили молодцов, а, может, за ночь те поостыли. Ни Русаков, ни Хлобыстов злодеями, как потом оказалось, не были. Скорее всего, накрутили мужиков, настращали, велели попужать как следует, чтоб убрались с заповедника и близко не приближались. Кто накрутил, кто вложил в горячие головы дурное? Всем было известно, что Евдоким был первым кандидатом на место смотрителя на новом кордоне. Претенденты на эту должность тоже были. Анонимка, как потом выяснилось, написана была Ермилой Золотаевым. Когда Ермила узнал, что Евдокима убили, то пытался удавиться: из петли вынули, потом каялся.

Пока Карп молился, мужики начали с ним заговаривать, выведывать, где Евдоким свою лодку спрятал. Потом Хлобыстов сказал: «Карп, успокойся. Мы такие же люди. Бьём только зверей, людей не трогаем. Евдоким был зверем, его и убили». Вот такая логика. Потом выпытывали, где остальные. Карп отказался показывать: «Меня стреляйте, но никого больше нет». Затем составили протокол, в котором обвинили Лыковых в вооружённом сопротивлении. Но и эту ложную бумагу не стал Карп подписывать. Так и ушли, больше ничего не сотворив. Уходили, уносили с собой страх и позор. Сидел Карп, смотрел вслед уходящим, а про себя уже всё решил:

«Мы миром хотели уйти, а вы лихом нас гнать решили. Теперь я совсем отсюда не уйду. Будем корни баданные есть, только не в Советской власти дышать!»

---

Нелегко начинать новую главу — самую трагичную во всем повествовании. За прошедший год на устье Каир-су тоже произошло пополнение: Аксинья родила еще одну девочку, нарекли Александрой. Пожалуй, это единственная радость, случившаяся в таежной заимке за весь год. Тревожные мысли не покидали оставшихся. Видимо, память и опыт нескольких поколений о гонениях выработали у людей обостренное чувство опасности, и как подтверждение недобрым предчувствиям, на Каир вернулся отец Ефросин со страшными известиями о трагедии, произошедшей в обители на Малом Абакане. Однако все по порядку.

Когда монах перебрался на новое место, там застал троих затворников. Наставником в обители был отец Лаврентий (Кутрюмов), одного инока звали Иосиф Подголешник, так уважительно его величали все староверы, жившие в округе. Не успевал сойти снег с гор в конце весны — Иосиф уходил на уединение, под гольцы (отсюда и второе имя), где и жил до сентября. Спал под кедрой, питался — что Бог пошлет. Конечно, в основном растительной пищей. Имени второго монаха Агафья Карповна точно не помнит, говорила, что до прихода отца Ефросина в обители на малом Абакане проживали еще трое монахов: Акинфий, Игнатий и Филонид, но они ушли в Туву. Вновь прибывшего братия приняла благожелательно, т.к. заочно они все были знакомы. Зима прошла спокойно, весной в мае отсадились на своем скудном огороде, после чего Иосиф, как обычно, ушел в предгольцовье — современному городскому читателю, наверное, ближе будет название «альпийские луга». В обители все шло своим чередом, труд и молитва. Но за неделю до окончания Петрова поста в скит нагрянули лихие люди. В тот день Ефросин, с утра пораньше отмолившись, ушел в тайгу готовить дрова на зиму. «Уронил сухару лиственну, сучки обрубаю, вдруг слышу: от жилья донесло, вроде стрельнул кто. Думал, почудилось. Ан нет, следом еще два винтовочных. Знаю: у наших карабинов нет, — значит, кто то чужой пришел. Сразу напрям- ки к жилью не ринулся, обошел стороной, крадчиво поднялся на косогор и сверху, из кустов, вижу, что там творится. Двое пришлых суетятся во дворе перед дверью, а кто то третий вещи на улку из келии выбрасывает, вместе с тряпьем и лопатинами книги и иконы мечет на землю. Вскоре и сам объявился: недолго рылись, неверное что-то ценное для себя искали. О чем болтали — не слыхал: далеко слов не разобрать, но по всему понял, что лаялись. Потом собрались и ушли с конями в поводу. «То, что перед ним были не просто бандиты, сотворившие расправу над беззащитными, отец Ефросин понял сразу. Все трое были одеты в одинаковую форму и новенькие карабины. Часа два просидел в кустах, боялся, что вернутся каратели. И только как стало смеркаться, Ефросин спустился и осмотрел место трагедии.

В келии нашел обоих монахов бездыханными. По всему было видно, что застали врасплох, отец Лаврентий как стоял на молитве у налоя, так и завалился ничком от выстрела в спину. Послушник лежал на полу у печи. Опасаясь, что убийцы могут вернуться и времени у него только до утра, оттащил тела за избу, прочел канон по убиенным и похоронил. После чего собрал разбросанные святые книги и иконы, сложил в сундучок и закопал под кедрой в толще метровой хвои в надежде, что ни зверь, ни худой человек больше не надругаются над святынями. За скорбной работой и без того короткая летняя ночь прошла быстро, надо было уходить. Вспомнил про Иосифа: как предупредить и где искать? Уже по дороге на Каир-су поднялся на ближайший голец, где любил летовать отшельник, покричал, поискал, но так ни с чем отправился в дорогу. Дальнейшая судьба Иосифа Подголешника по сей день неизвестна. Что за отряд, устроивший смертоубийство в обители, тоже неясно: то ли пограничники, то ли какой спецотряд НКВД по зачистке приграничной территории? А так как госграница и юго- восточная окраина заповедника в тридцатые годы прошлого века совпадали, то и рейды по поиску незаконных поселений проводились совместно с лесниками. Об отношении советской власти к людям, не желающим становиться в дружные ряды строителей коммунизма, общеизвестно. К тому же, первые руководители алтайского заповедника к охране и изучению природы никакого отношения не имели. Это бывшие чекисты либо красные партизаны времен гражданской войны. В на чале тридцатых заповедником руководил тоже выходец из аппарата ГПУ, остался в воспоминаниях местных стариков как самодур, пытавшийся поставить лошадей на лыжи для преодоления горных перевалов зимой. Еще обязал каждого работника заповедника иметь в подсобном хозяйстве не менее 100 кур. Потом его перевели директором в школу, там тоже без чудачеств не обошлось. Закончил чудить в больнице для душевнобольных. Почему власти ставили на эту должность не людей с научными степенями и опытом работы в подобных организациях,

а тех кто мог, невзирая на судьбы и жизни людей, быстро решать поставленную свыше задачу? А задача была простая: во что бы то ни стало в короткие сроки очистить территорию заповедника от проживавших там людей. Скорее всего, это понимал отец Ефросин, поэтому, когда рассказал на Каире о случившемся, закончил словами: «Монахов убили «советы». Он уговаривал всех уходить из заповедника вместе с ним. Сестры Зиновья и Анастасия Саночкины, оставшись сиротами, согласились переехать в Тиши — родительский дом там стоял не занятый. Сам же Ефросин, зная наверняка, что Золотаевы и Самойловы спокойной жизни ему в Тишах не дадут, решил плыть дальше, до Енисея: «Велик Енисей-батюшка, по притокам много наших живет, может вдали от границ да заповедников спокойней будет». Евдоким помог стаскать пожитки к реке и проводил отплывающих.

Наставник еще раз принялся увещевать: «Уводи родных, пока до вас не добрались, не оставят безбожники вас в покое». Лыков-младший соглашался: «Придет Карп, уберем огород, и тоже будем отсель съезжать» . Благословился напоследок и оттолкнул лодку, понимая, что, возможно, свидеться больше не придётся. До прихода Карпа оставшиеся жили тайно, без нужды прилавок не покидая. Только Евдоким наведывался на заимку, боялся, как бы медведи раньше времени «не собрали урожай». Поэтому, как только в сентябре Карп пришел на заимку, сразу, без раскачки, принялись за уборку. Все, казалось, складывалось благополучно, погода стояла солнечная, и Евдоким больше не возражал старшему по поводу переезда. За работой даже чувство опасности притупилось: что не могли перевезти за раз — сушили и опускали в погреб, зерно поднимали на лабазы.

В разговорах планировали, как и где жить: на Алтае остаться или уходить дальше. Зимовать однозначно решили в Новиково. Карп договорился семьи Боляевых и Попелаевых: согласились принять переселенцев. Рассуждали братья о будущей жизни не подозревая, что на их счет уже принято другое решение. Директор заповедника Журавлёв М.П. получил из райцентра анонимку на Лыковых, в которой говорилось, что если принять на работу Евдокима, то он разведет браконьерское логово и вся его родня будет беспрепятственно охотиться в заповеднике. А в гражданскую Лыковы помогали белобандитам, и Евдоким был у них проводником. Не разобравшись, директор заповедника, этот «доблестный чекист» посылает на Лыковскую заимку вместо рассудительных мужиков двух молодых и горячих, с «комсомольским задором в груди», — Николая Русакова и Дмитрия Хлобыстова.

28 сентября, в субботу, когда солнце уже коснулось гор и братья заканчивали работу, помня наставления старших, что в субботний день всякая работа до заката, а после начинается воскресная служба. Вдруг услышали сзади: «Стоять! Стрелять будем!» Оба враз обернулись. На краю поляны, метрах в тридцати, стояли двое с винтовками навскидку. Оба были одеты в одинаковую черную форму, даже на головах «буденновки» — черные, лишь петлицы горели желтым на черном фоне. Евдоким, глядя на этих двоих незнакомцев, сразу вспомнил рассказ отца Ефросина, что люди, учинившие расправу на малом Абакане, были в похожей форме, (во время первого визита год назад, лесники были одеты как обычные охотники; форму выдали незадолго до этих событий). И когда нежданные гости двинулись к братьям, не опуская оружия, у младшего сдали нервы, и он рванул в сторону избы. Тут же раздался выстрел. Карп видел, как споткнулся брат, но тут же распрямился и прыгнул под косогор в кусты, вслед за ним сиганул и Карп. Сзади еще несколько раз выстрелили вдогонку. В какой- то момент Карп потерял из виду младшего, пробежал, петляя, еще метров двести и, не услышав за собой погони, спрятался за Колодину. Прислушался — тишина, преследовать не стали. Евдокима тоже не слыхать. В голове яркими вспышками проносились страшные моменты. Прежде чем прыгнуть под косогор, он четко увидел, что в брата попали. За что и кто? Раньше этих двоих Карп не видел. После того как восстановилось дыхание и немного прояснились мысли — где Евдоким? Вспомнил, как несколько лет назад они с братом делали скрадок на солонце. Это было как раз в той стороне, куда ринулся Евдоким. Быстро сообразил, что находится правее и ниже по ключику от солонца. Еще немного послушал тайгу, убедился: погони нет. Только после этого стал выбираться из чащи. Подойдя к солонцу услышал: кто- то стонет, — значит не ошибся, тут он — в скрадке. Тихо позвал: «Братка, ты тут?» После того как тот отозвался, Карп протиснулся в тесный схрон. Евдоким полулежал на нарах, укрывшись старым тулупом. «Ранили меня тяжко, пуля навылет прошла, через живот». Осмотрев рану, старший брат порезал рубаху на бинты, сделал перевязку. Стреляли из мелкокалиберной винтовки, пулька маленькая, но опытные охотники знали о последствиях, если попасть по-убойному. Евдоким запросил воды. Карп сходил к ключику, напоил брата. На короткое время тому стало полегче; просил Карпа не мстить, не брать грех на душу. «Один остаешься, я видно за Степаном ухожу. Девчат моих сохрани». После чего исповедался старшему брату и начал впадать в беспамятство. Все просил Господа, чтобы в мучения вменил. Понимая, что брат уже не жилец на этом свете, Карп начал читать отходные молитвы. Слова Агафьи «За полночь поранство начало сильно давить, к свету убрался». Что пережил Карп, когда на руках умирал младший брат — несколько часов назад еще живой, молодой двадцативосьмилетний здоровый мужик, мечтавший построить на Алтае большой дом, и чтоб Аксинья подарила еще наследника! Когда все свершилось, выбрался Карп из скрадка, на свету увидел себя в крови брата, пошел к роднику помыться. Да и покойника надо было прибрать. В тот момент, когда умывался, застали его врасплох. Как и вчера сначала услышал голос, но не громкий «Подожди, не стреляй.» Карп поднялся, понял, что это убийцы, между собой его судьбу решают. Винтовки вскинуты, «сами точно звери, взор страшный.» Перекрестившись, попросил: «Помолиться позвольте». Возможно, слова Карпа обезоружили «молодцев», а может за ночь поостыли. Ни Русаков, ни Хлобыстов злодеями, как потом оказалось, не были. Скорее всего накрутили мужиков, йастращали, велели попугать как следует, чтоб убрались Лыковы из заповедника и близко не приближались. Кто накрутил, кто вложил в горячие головы дурное? Наверняка известно: до получения анонимки, Евдоким был первым кандидатом на Конуйекий кордон. Кляузу районному начальству на Лыковых накатал, Ермила Золотаев, в этом тогда никто не сомневался, да и сам доносчик, как узнал, что Евдокима убили, пытался удавиться — из петли вынули. Потом каялся. Ну и в оконцовке, получив анонимку, через вышестоящее начальство директор заповедника, он же по совместительству «конный лыжник», реагировал в духе времени — послал на разборки двух дерзких парней. Вот так оно и сложилось. Был ли это единичный случай? Нет, работали системно. Если во время коллективизации целыми деревнями непокорных либо голодом умертвляли, или в нарымский край на верную смерть ссылали, а тут какая-то классово чуждая семья староверов. Да таких семей по Сибири сколько в тайге! Даже без захоронения на съедение дикому зверю оставляли «строители светлого будущего». Однако вернемся на место трагедии. Пока Карп молился, лесники начали с ним заговаривать, выведывать где Евдоким свою лодку спрятал: видимо изъять хотели да, чтобы «горы не ломать», Абаканом до Кануя сплавиться. Потом Хлобыстов вроде как успокаивал Карпа, сказал: «Карп, успокойся. Мы такие же люди, бьем только зверей, людей не трогаем. Евдоким был зверем — его и убили». Затем взялись выпытывать, где спрятались остальные. Карп отказался показывать. «Меня стреляйте, но никого больше тут нет.» Напоследок составили протокол, в котором обвиняли Лыковых в вооруженном сопротивлении, но и эту ложную бумагу не стал Карп подписывать. Так и ушли, ничего больше не сотворив. Уходили и уносили с собою весь страх и мерзость содеянного. Смотрел Карп вслед уходящим, а про себя уже всё решил: «Мы миром уйти хотели, а вы лихом нас гнать решили. Теперь совсем отсюда не уйду. Будем корни баданные есть, только не в советской власти дышать» .

Долго сидел Карп возле тела младшего брата, не решался идти на прилавок со страшным известием. Как сказать матушке и Аксинье? Боялся ещё, как бы злодеи не удумали всех враз извести. Сделали вид, что ушли, а сами выжидают, чтобы потом выследить остальных скрывшихся. Понимая это, со всеми предосторожностями, уже в вечерних сумерках, пришёл в тайное жилище. На вопрос, где Евдоким, рассказал о случившемся. Описывать боль и переживания матери и жены от потери самого близкого человека не в моих силах. Знаю только, что старообрядцы на показ чувств и переживаний очень скупы и немногословны: «Бог дал, Бог взял» или: «На всё воля Божья». Да ещё твёрдая вера в то, что смерть бренного тела это всего лишь переход из мира дольнего в мир горний и главная цель всякого христианина — спасение бессмертной души. А Евдоким за всю свою недолгую жизнь в худом замечен не был. Да ещё напослед, венца мученика удостоился. В глубоких сумерках Карп с двумя женщинами вернулся на место трагедии.

Омыли тело, одели в чистое и двое суток читали Псалтырь над безвинно убиенным. На третий день Карп выкопал могилу, и после соблюдения всех правил предали тело Евдокима земле. Теперь надо было решать, что делать дальше. Карп сказал женщинам о своём решении остаться. Мать и невестка согласились от родных могил не уходить и жить тайно. Об их новом скрытном жилище никто не знал. Значит, надо Карпу немедля возвращаться на Алтай и перевозить семью обратно. Договорились, если погода не даст до снегов переехать, то на следующий год сразу после паводка Карп вернётся на Абакан. Продуктов было достаточно, и они были надёжно спрятаны от зверя и человека. Когда расставались, мать попросила Карпа зайти в Тиши, вернее к матушкам, которые жили неподалёку, на берегах таёжного озера, чтобы они помолились за убиенного. За прошедшее время эта обитель пополнилась инокинями из разорённого новой властью Ашпанакского монастыря, который находился недалеко от посёлка Чоя. Не заходя на заимку, Карп сразу направился в женскую обитель. Рассказав монахиням об убийстве, попросил их помолиться за Евдокима. Когда стал предлагать благодарность за труды молитвенные, матушка Евлампия отказалась: «Ничего не надо, Евдоким был у нас на Преображение Господне и дал выделанных кож на обутки, просил молитв. Отмолимся сорокоуст за покой души, дай Бог Евдокиму светлого места». Только после этого Карп отправился на Лебедь. Однако не всё происходит по нашей воле. Не получилось перебраться Лыковым обратно на Абакан этой осенью. Когда пришел в Новикове со страшным известием, узнал, что и старшая сестра — Дарья — лежит при смерти. Её сразу после ухода Карпа на Абакан привёз Макар, уже лежачую. Муж хотел к врачам, но она настояла перевезти себя на Лебедь к брату, исповедаться и причаститься у единоверцев. На мой вопрос, что за болезнь привязалась к здоровой женщине сорока с небольшим лет, Агафья Карповна ответила:

«Говорили, застудила грудь сильно, и хворь не заразная. Шибко просилась к своим, ведь вокруг ересь да безбожники. Месяц пожила в Новикове и тихо преставилась». Пока дохаживали Дарью, перевалы закрыло снегом, поэтому переезд отложили на лето. В начале февраля Карп решил сам на лыжах сходить на Абакан и проведать, как зимуют женщины, но наткнулся на патрульных. Благо, заметил группу из пяти человек раньше, чем они его увидели, но всё по порядку. На старую лыжню, шедшую со стороны Яйлю, Карп вышел в районе Содринского озера — там, где сходятся две тропы: одна с Телецкого озера, другая с Лебедя. Пройдя этой лыжнёю до слияния Кануя с Абаканом, Карп увидел, что лыжники сначала повернули налево, видимо сходили в Тиши, а после отправились вверх по Абакану. Повторив их манёвр, Карп, с предельной осторожностью двинулся за лыжниками. Не пройдя и пяти километров, прежде чем увидеть патрульных, учуял запах дыма от костра. По тому, что лыжня была недельной давности, Карп понял: лесники уже возвращались обратно и остановились на обед. Надо было срочно, пока его не обнаружили, возвращаться по лыжне до Кануйского своротка, а там, пройдя немного ниже, под прикрытием прибрежного кедрача рассмотреть, что за люди ходили в верховья Абакана. Просидев под кедрой часа два, Карп увидел пятерых человек, идущих сверху. Даже издалека было видно, что двое — из местных лесников, а трое — явно пришлые. По тому, как они шли на лыжах, и по форме одежды, было понятно, что в этих местах люди впервые. Женщин с ними не было, а когда узнал во впереди идущем Данилу Молокова, немного отлегло. То, что Данила не наведёт, да и худому не даст случиться, Карп знал наверняка. Тем временем группа повернула налево, и пошла в сторону Телецкого озера. Перед Лыковым стоял вопрос: что дальше? Идти на Каир или сначала наведаться в Тиши и узнать у невестки Зиновьи, что за люди были с заповедницкими и с какой целью ходили по Абакану? Спокойно рассудив, Карп решает сначала расспросить Зиновью, а потом уже принимать решение. В потёмках Карп пришёл в Тиши, сотворил Исусову молитву у порога дома Саночкиных и, услышав ответное «Аминь», отворил дверь. У старообрядцев не принято стуком в дверь испрашивать разрешение на вход в чужое жилище. Сёстры обрадовались приходу родственника. После ужина рассказали Карпу об отряде, что приходил на заимку. Как он и предположил, вместе с лесниками заповедника были сотрудники НКВД. Допрашивали всех жителей Тишей, и в дом к Зиновье с Анастасией зашли с расспросами: где Карп Лыков и его семья и что они слышали про убийство Евдокима? Сёстры отвечали, что Карп с семьёй ушли с каирской заимки в Новикове. Видимо, не все так отвечали, потому отряд и продолжил поход в верховья Абакана. Зиновия подтвердила, что анонимку на братьев написал Ермила, из петли вытащили, каялся потом. Мужики пригрозили Ермиле: «Если ты на Лыковых из корысти клевету донёс и Евдокима через это убили, значит и остальным от тебя того же ждать». Клятвенно божился Ермила, заверял общину: мол, бес попутал, не думал, что так всё обернётся, для себя хотел место на кордоне сохранить. Поначалу думали изгнать его с семьёй из Тишей, но управляющий артелью Кукольников не позволил. Видимо ему и советской власти нужны были такие «бдительные» граждане в каждом трудовом коллективе, в каждой деревне и даже на отдалённой заимке. Видимо, не построить коммунистического рая без добровольных осведомителей. Исходя из этих соображений, Зиновия предупредила Карпа: «Ермила наверняка прознает, что ты к нам заходил, и тут же наведёт на вас патрульных.  Уж слишком явно он привечает заезжее начальство, и они к нему благосклонны». Отвечал на это: «Если будут донимать с расспросами, отвечайте: да, проведывал, потом ходил на Каир за вещами. Про прилавок и матушку с Аксиньей — никому». В утренних сумерках, пока народ не проснулся, Карп покинул заимку. Благо, дворы в Тишах стояли не забор к забору, а изба Саночкиных и вовсе на отшибе была. По набитой лыжне Карп ходко, за два дня добрался до устья Каир-Су. По лыжному следу, как по-писаному, прошелся по всем местам, куда заглядывал патрульный отряд. Наведались они на опустевшую лыковскую заимку — там патрульные ночевали в избе Евдокима. Затем обследовали окрестности и, убедившись, что за зиму сюда никто не приходил, повернули обратно. В душевном волнении Карп подходил к потаённому жилищу, но как ни хотелось ему побыстрее увидеть матушку, соблюл осторожность — на тот случай, если вдруг кто-то решит узнать, куда ходил Карп и своим следом не навести на скрывшихся. Прошёл вверх по реке еще несколько километров, свернул в ложок, потоптался там, под кедрой развел костёр. Короче, создал видимость одиноко промышляющего охотника, зашедшего обследовать новые места. Вернулся своей лыжнёй, нашёл удобное место, где можно выйти на берег и не оставить следа, а именно на обтаявшем Курумнике. Эта каменная россыпь находилась немного выше по течению от скрытной избы. Только после того как сам убедился, что выход на правый берег незаметен, Карп пошёл на встречу с родными. Женщины-затворницы были дома, а Марфа на улице. Как и положено девочкам её возраста играла в придуманное, только вместо кукол у неё под руками были шишки да сучки, вот из них «лепила» «ваняток» да «машуток». Увидев идущего к ней дядю, сразу не признала, только после его шутливого приветствия: «Здорово ли живёте, Марфа Евдокимовна?» — радостно закричала: «Мама, бабушка! Крёстный пришёл!» Аксинья тут же вышла из избы: «Здорово, кум Карп, вашими молитвами», —- ответила за дочку невестка с поклоном. — «А что, маманыса здорова?» — «Приболела немного. Да что мы на пороге! Давай в избу!» Зайдя с улицы, Карп не сразу увидел сидевшую на лежанке Раису Агафоновну. Свет от маленького оконца с трудом освещал таёжное жилище, однако и этого было достаточно, чтобы заметить, как осунулась и постарела мать. Пока снимал верхнюю Лопатину, в голове пронеслось: «Как сказать про Дарью?» Совсем ослабела матушка, решил повременить. За разговорами да расспросами наступил вечер, зажгли лучину и затопили печь. Аксинья сказала, что днём не топят, чтобы дымом не выдать жильё: «Утром пораньше протопим, а потом уже в потёмках только заводим огонь». После ужина Карп спросил мать: «Может, надумала переехать куда поближе к людям?» «Нет, — твёрдо ответила старая кержачка, — там везде душепротивная пагуба. Тут отойду ко Господу. И вам благословения на выход в мир не даю». Этого ответа и ждал Карп. Единственное, что могло повлиять на уже принятое решение, — это душевное и телесное состояние матери: «Значит, летом будем перебираться». — «Придётся ещё одну избу рубить, все мы тут не расположимся, — ответственно заявила мать. — Но, конечно, лучше где подальше от реки нам всем перебраться, а то вдруг удумают заповедницкие на нашей заимке что- то своё замыслить: избы добротные, заходи и живи; пашни разработанные. Вот тогда встречи не избегнуть». Карп и сам не раз уже думал об этом, и вспоминался ему Еринатский прилавок, когда ходили с разведкой на Алтай. Несколько дней он погостил у затворниц, и всё это время никак не находил нужных слов, чтобы сказать о кончине Дарьи, пока прозорливая мать сама не заметила душевное смятенье сына и напрямую спросила: «Карп, что утаиваешь, почему прямо не скажешь, я ведь вижу? Что еще случилось?» Вот тогда пришлось рассказать Карпу о скоропостижной смерти старшей сестры. Как рассказывала Агафья Карповна: «Еще более приложил скорби этим известием, страхом была объята — куда вринулась Дарья». Как мог, утешал матушку, говорил, что каялась перед смертью за всё содеянное. Трудно даже представить, как это — пережить своих детей, уже взрослых, в расцвете сил и лет. «Один ты Карп остаёшься, береги своих, не дай душегубцам детей касаться; по всему видно,

что последние времена пришли, худших властей для роду христианского ещё не было, только в пустыне спасение для души,» — такие напутствия давала на прощание Раиса Агафоновна своему сыну. Что символично в этой истории: Карп Осипович тоже, как и мать, переживёт всех своих уже взрослых детей, за исключением младшей дочери Агафьи. Расставаясь с родными, не знал Карп и того, что прощается с ними навсегда. Не смогут, как и в прошлый раз, переехать супруги Лыковы на Абакан. Главная причина — рождение дочери Наталии в августе. Какие горные перевалы, когда жена на последних месяцах! А в конце зимы 1936 года на заимку Новикове наведался отряд сотрудников НКВД. Провели перепись всех таёжников и допросили Карпа Осиповича по поводу трагедии, разыгравшейся на Каире. Также выведывали, куда съехали остальные жители лыковской заимки. Этот визит властей сильно встревожил всех обитателей посёлка.

«Вот и до нас добрались, — значит, скоро будут выселять. Они обычно так и поступают: сперва на учёт всех берут, а следом —выселка». Лыковы тоже решили: хватит откладывать переезд, летом надо тайно уходить на Абакан. Карп был уверен, что отшельницы продуктами обеспечены не на один год. Поэтому из Новиково ушли налегке, с собой взяли только самое необходимое. А много ли унесёшь, когда на руках двое маленьких?! Два с половиной Савину, и неполный год Наталии. Чего даже и в мыслях Карп допустить не мог, так это того, что Аксинья вздумает перепрятывать запасы зерна, круп, сушёной картошки и кедрового ореха из опасения, что на лабазы могут наткнуться патрульные заповедника. От людей уберегла, а от зверей нет. Медведь нашёл, раскопал и разметал десятки пудов запасов. Что сам не сожрал, подобрали грызуны — мыши, белки да бурундуки. Всё это Карп узнает потом, но вначале они увидели страшную картину. На завалинке,

облокотившись о стену дома, с безвольно опущенными руками и головой, сидела мёртвая Аксинья. В избе, на нарах нетленная лежала мать. За домом обнаружили могилку малютки Александры. Долго искали старшую дочь Марфу, пока не услышали слабый детский голосок: «Белочка, белочка. Дай мне шишку, я кушать хочу». Девочка от истощения могла только ползать по черничнику в поисках ягоды. И просила прыгающих по кедрам белок поделиться ещё молочной, незрелой шишкой. Для многих читающих эти события, конечно, вызовут много вопросов, как и у меня, пока я сам себе не ответил вопросом на вопрос: а что, это был единичный случай? Нет, в истории коллективизации нашей страны от голодной смерти умирали целыми деревнями. Те, кто отказывался идти в колхоз, либо ссылались на севера (и там, выгруженные в «чистом поле», были обречены на смерть от голода и холода), либо, как рассказывала моя бабушка, село оцеплялось военными, предварительно изымались все продукты. На дорожный знак с названием населённого пункта цеплялась табличка с надписью «чума» или «холера», и через пару недель вопрос с непокорными решался сам собой. В случае с абаканскими затворницами, конечно, вмешалась и женская оплошность, да и Карпу Осиповичу с переездом надо было не мешкать. Опять же это рассуждения нас, сидящих в тепле и сытости. Прости, Господи! Вернёмся на Абакан. После того как предали тела земле и отмолились за усопших, Марфа рассказала, что произошло и почему они остались без еды, как Аксинья, из-за наступившего голода забыв про страх перед патрульными, пошла на прежнее жилище в поисках чего- нибудь съедобного, и как там нарвалась на работников заповедника. Предположение бабки Раисы о том, что лыковскую заимку заповедник будет использовать для своих нужд, оправдалось. В начале лета 1936 года в устье реки Каир- Су администрацией Алтайского заповедника была направлена патрульная группа, с целью временного заселения наблюдателей на лыковскую заимку, пока не будет построен кордон в районе впадения рек Кануй и Бедуй в Большой Абакан. В заброшенном таёжном поселке поселилась семейная пара. Что это были за люди, неизвестно. Ни фамилий, ни откуда они — в заповеднике об этом ничего не сохранилось. Только благодаря маленькой девочке Марфе этот случай дошёл до нас. Теперь о самом происшествии. Аксинья пришла на заимку в поисках чего- нибудь съестного и наткнулась на людей; вернее, сначала раздался собачий лай, выдавший Аксинью, и только потом она увидела двоих незнакомцев. Пока собака кружила с лаем вокруг напуганной женщины, к ней подошёл незнакомец, вооруженный карабином. Вместо слов приветствия, сразу начал расспрашивать, кто она и где остальные. Аксинья ничего внятного ему не сказала, плела что сама из Тишей, да вот заблудилась. На всё это мужик ответил:

«Скоро придут лесники, и мы тебя им передадим, чтоб отвели куда следует, а там быстро разберутся, кто ты и откуда. Но до этого мы тебя, девка, берём под арест, и не вздумай бежать — стрельну».

Но тут в разговор вступила подошедшая женщина, и одёрнула мужа: «Ты что, не видишь, как исхудала бедолага, давай сначала накормим, а уж потом расспрашивай». Завели напуганную Аксинью в избу, которую построил её муж, и в которой они прожили вместе не один год, где Аксинья знала каждую полочку, каждую лавочку, которых касались умелые руки Евдокима, где она узнала, что такое женское счастье, где она любила и была любима, где рожала своих девочек. А сейчас сидит в осиротевшем доме, где посторонние, совершенно чужие ей люди хозяйничают, и она выслушивает угрозы от тех, кто наверняка знаком, а возможно и дружен с убийцей её мужа, уверенных в своей правоте, потому что наказания за убийство не последовало. Во всём обвинили Евдокима за якобы оказанное сопротивление. Пока женщина накладывала в миску еду и подавала Аксинье, мужик продолжал духариться и стращать: «Изведём всё ваше кержацкое отродье, чтоб и духу вашего в заповеднике не было». При виде каши с мясом и запаха, исходящего от миски, Аксинья на время забыла обо всём. Перекрестившись, схватила ложку и набросилась на еду, но в следующее мгновение увидела через открытую дверь, как баба вынесла казан с остатками пищи на улицу и поставила его перед собакой на землю. Псина тут же принялась вылизывать стенки котла. Эта сцена, как ушат холодной воды, привела в чувство Аксинью. Тошнота подступила к горлу и, закрыв рот ладонью, она выбежала на улицу. Мужик не успел среагировать, только крикнул жене:

«Глянь за ней — кажись, дурно стало».

Выскочив на улицу, Аксинья снесла стоящую на пути бабу и рванулась вниз по склону. Через мгновенье услышала выстрелы, но под прикрытием кустов и деревьев они ей были уже не страшны. Пробежав до берега Абакана, прислушалась: преследовать не стали. Да и куда им, возраст не тот, чтобы за молодой гоняться, а собаке интересней казан облизать. Увиденное Аксиньей было для неё немыслимым. Про такое она только слышала от старших, будто есть люди, которые едят из одной миски с собакой. Трепетное отношение старообрядцев к посуде — факт общеизвестный. Мне не раз доводилось видеть, как Агафья Карповна в Крещенский сочельник спускается к реке за освящённой Богоявленской водой, напевая из канона: «Во Иордане крещающутися Господи, троическое явися поклоняние…» — затем собирает в доме всю посуду и снова идёт к полынье мыть посуду в освящённой, но ледяной воде. Даже если кто из чужих невзначай касался чистой миски или кружки, оная тут же извергалась из дому. А здесь фактически совместная трапеза с нечистым животным. Вечером Аксинья вернулась на прилавок и всё увиденное рассказала свекрови, и дочка тоже была при разговоре. Так этот случай стал известен Карпу с Акулиной. То, что произошло дальше, многие читатели, скорее всего, и не поймут, и не приемлют. Раиса Агафоновна выслушав невестку, заключила: «Знать, наше время пришло. Пока есть силы, будем молиться, может Карп придёт. А если нет, то тогда, сколько кому Господь отпустит. Благоразумные родители уводят своих детей, и вместе умирают с голоду, только бы не попасть в сети бесовские». Первой умерла младшая Александра, за нею бабка Раиса. Видимо, к тому времени Аксинья настолько ослабла, что не смогла похоронить свекровь. Оставшись вдвоём, мать всё-таки пыталась спасти себя и дочь. Ставила петли на зайцев, пыталась рыбачить, но, не имея навыков к этому, не смогла ничего добыть. Отошла в мир иной от истощения, присев на завалинок. Пятилетняя Марфа, когда поняла, что мама, как и бабушка, больше не проснётся, ушла на ближайший черничник, где её и нашли Карп с Акулиной. Теперь перед Карпом стояла задача прокормить семью. Как я уже писал раньше, Лыковы пришли налегке — в надежде, что продукты на прилавке есть. Поэтому сразу после похорон, Карп наловил рыбы и отправился на разведку на Каир посмотреть, что за люди там поселились. Конечно, ни о каком контакте речь не шла. Карпу надо было знать: представляют ли вынужденные соседи для них угрозу, ходок ли мужик по тайге или только заимку сторожит. От этого зависела дальнейшая судьба отшельников — уходить дальше тотчас или можно повременить. Зная, что у наблюдателей есть собака, Карп подкрался к посёлку со всеми предосторожностями. Просидев в скрадке больше часа и не обнаружив признаков жизни на заимке, решил подойти ближе. Да, так и есть — никого. Было видно по следам жизнедеятельности, что «новосёлы» пробыли тут не больше месяца и собачка была с ними. Спешно покинули заимку, когда дней десять назад за ними пришла патрульная группа. Всё это узнать для опытного таёжника не составило труда. Потом Карп проверил все лабазы и погреба, не осталось ли чего из местного. Нашлось немного сушёной картошки, зерна и соли. Вернувшись вечером на прилавок, стал планировать с Акулиной, как им растянуть имеющиеся продукты на месяц, до уборки урожая. Аксинья, невзирая на подступающий голод, всё-таки весной посадила на прилавке картошку, немного зерновых, и горох. Единственный выход в этой ситуации — рыбалка. На руках у Карпа теперь было трое детей и жена. Самая младшая, Наталья, только начала ходить, а племянница Марфа так и не смогла встать на ноги, как ни старались отпоить целебными отварами и накормить самым вкусным из того, что было в их скудном рационе: ничего не помогало, организм пищу не принимал, и Марфа таяла на глазах. Поэтому Акулина всё время была с девочками. А трёхлетний Савин, по мере своих силёнок, старался помочь тятеньке. Карп брал его с собой на утреннюю рыбалку, чтобы он внимательно смотрел вниз по течению, и если увидит посторонних людей, то предупредил бы увлечённого рыбалкой отца. Охотиться Карп не решался, хоть и была у него винтовка ещё с гражданской войны: боялся выстрелом обнаружить себя, да и рыбы хватало. Накормив родных и сделав запас на первое время, глава семейства начал готовить дрова в зиму. Лыковы решили зимовать на прилавке. Карп ещё раз сходил на заброшенную заимку, чтобы убедиться в отсутствии опасного соседства. Как он и предположил, подселение на Каир-Су было временным, пока заповедник не построит кордон на устье Кануя. К тому же, семейная пара, которая напугала Аксинью, видимо, не доложилась начальству об этом случае, иначе, тут было бы уже много розыскников и среди них наверняка оказались бы не только лесники. Подтверждением этой версии служит и то, что в хрониках Алтайского заповедника нет никаких упоминаний о встрече Аксиньи с наблюдателями, тогда как все контакты заповедного патруля с Карпом подтверждаются либо документально, либо из устных источников.

Оставаясь зимовать на прилавке, Карп понимал, что с приходом зимы выход на реку будет невозможен. Только в бесснежное время можно пройти к реке по камням не оставив следа. Проблем с водой на прилавке не было, так как рядом с жильём протекал незамерзающий ручей. Проблема была в другом: река — это дорога, летом на лодке по воде, зимой на лыжах по заснеженному льду. Наверняка, с установлением зимнего пути, по Абакану будут ходить патрульные группы Алтайского заповедника, и, если хоть раз выйти на лыжах на реку, лыжня останется видна до весны, и опытный таёжник легко может по следу выйти к потаённому жилищу. Поэтому, если идти добывать мясо на зиму, то только склоном до устья Каир-Су и выше лыковской заимки выходить в пойму этого притока Абакана. Карп знал по опыту прожитых лет в этих местах, что в среднем течении Каира зимуют целые табуны маралов и северных оленей. До зимней охоты ещё было далеко, а вот с рыбалкой нужно было решать сейчас. Возводить заездок побоялись по тем же причинам. Значит, надо было наловить удочкой не только к столу, но и впрок. Поэтому Карп с Савином каждое утро, пораньше, выходили на промысел. Нахождение в постоянном страхе быть обнаруженными не устраивало Лыковых, и Карп поделился с Акулиной своими мыслями насчёт переселения на устье Ерината. «В этот самый дальний уголок патрульные не скоро доберутся», — ошибочно думал Карп. Конечно, переселяться следует не в этом году, но со следующей весны. Как только сойдёт снег, надо начинать строительство избы на новом месте. Так, за делами, подошло время урожая, и вскоре, после Новолетия, приступили к уборке. Все культуры уродились на славу. Зимовать можно. Одна печаль, как отголосок недавних скорбей, постоянно напоминала о себе —  это маленькая Марфа. Девочка никак не поправлялась. За всё время после их прихода её состояние находилось в каком-то шатком положении. Один день, вроде, полегче: улыбается и даже немножко поест, а на следующий снова жуткие колики и понос. На ноги Марфа так и не встала, Карп её носил на руках. А в праздник Рожества Богородицы, как рассказывала Агафья Карповна:

«Сварили картошки, Марфа тоже поела, а к вечеру совсем худо стало, заревела, воды запросила. Тятя причастил Богоявленской водой, вроде стихла. А утром когда проснулись, она мертва. Видно, ночью преставилась».

Вот так скупо, и без эмоций, но от её слов всё в душе переворачивалось от жалости к ребенку. За что так страдала и в муках умерла?! Отца убили, мать с младшей сестрой скончались голодной смертью, и вот теперь — последняя из семьи Евдокима. Карп вскоре после похорон, на годовщину трагедии сходил на заимку помолиться на родных могилах и покаяться перед братом в том, что не уберёг его девчонок, но то, что он там увидел, повергло его в ужас. Могила Евдокима была разрыта, а останки разбросаны. По всему было видно, что это медведь сотворил. Карп понимал, что подобное случается на таёжных погостах, особенно в голодный для медведей год. К тому же хоронили Евдокима без домовины, и Карпу одному было тяжело вырыть яму необходимой глубины. Не это привело Карпа в трепет, а то, что голова покойного спустя три года осталась нетленной, и медведь её не тронул. Помолившись над останками брата, Карп вернулся в поселок, нашёл в тайнике необходимый инструмент, и из колотых досок соорудил гроб. С благоговением сложил в него части тела и нетленную главу младшего брата. Зная, что медведь может вернуться, вырыл неподалёку свежую могилу и повторно захоронил останки. Установил на могиле крест и покрыл холмик дёрном, чтобы свежее захоронение не вызвало подозрений. Прежнюю могилу зарыл и также замаскировал. Этот случай описывает в своей книге «Лыковы» Т.Г. Дулькейт, но у него останки Евдокима обнаружили наблюдатели заповедника весной 1935 года. В составе группы был Данила Молоков — рассказывал, какое гнетущее впечатление было у всех участвующих в повторном погребении. Расхождение в рассказах только в наличии домовины. Агафья Карповна утверждала, что первый раз хоронили без гроба, а по версии Дулькейта, разломанная домовина лежала рядом, в неё и сложили останки, предварительно постелив сухой травы. Возможно, Тигрий Георгиевич ошибся с датой и патрульная группа обнаружила медвежий разбой не весной 35-го, а позже, уже после того, как Карп Осипович, повторно хоронил тело брата. Сомневаться в свидетельствах этих уважаемых людей не приходится. Тем более, этим история с останками Евдокима не закончилась. Спустя двадцать лет Карп со старшим сыном Савином ходили на заимку за железом для хозяйственных нужд и нашли могилу Евдокима разрытой. И глава мученика оставалась нетленной. Перезахоранивать не стали, а сходили за остальными членами семейства. Агафье тогда было одиннадцать лет, и она хорошо помнит все подробности этого происшествия. Всей семьёй помолились, могилу зарыли, а голову не стали. Если медведь трижды извергал из земли останки, как бы свидетельствуя о необъяснимом, решили: пусть будет так — и только прикрыли голову мхом. Дальнейшая судьба останков неизвестна. Агафья на каирском погосте больше не была, а когда я трижды исследовал всё, что осталось от лыковской заимки, в конце девяностых и начале двухтысячных, то никаких останков не нашёл. За прошедшее время от погоста даже холмиков не осталось. Попадали и истлели могильные кресты, разрушились все строения, от изб сохранились только нижние венцы да кое-где фрагменты стен. Всё заросло березняком и кустами — тайга возвращает своё. Однако вернемся в 1938 год. Зимой Карп не раз смотрел со склона на нетронутый ничьею лыжнёю целик замёрзшей реки — никого из заповедника той зимой в верховьях Большого Абакана не было. Несмотря на соблазн, Карп Осипович до весны не спускался в пойму реки, и только когда сошёл снег с южных склонов, он сходил на слияние трёх речек —: Абакана, Ерината, и Кокяжама (Агафья эту речку называет Курумчук). Присмотрел место на небольшой террасе для будущей избы, наготовил строевого леса. И когда пятиметровые сутунки оттаяли под лучами весеннего солнца, приступил к строительству очередного дома. Только теперь всё приходилось делать одному — нет надёжных братских рук, а на тебе ответственность за жену и детей. Случись что с ним — сгинут голодной смертью в тайге. Осознание этого выработало у Карпа предусмотрительность и осторожность во всех действиях. Подъём тяжестей, без которого не обойтись на стройке, никогда не рвался пупом. Для облегчения труда измышлялись рычаги, ваги и покота. Что-то вспоминалось от родителей, где-то сам благодаря опыту и природной смекалке доходил до разумного решения проблемы. А главное, всякое начинание, будь то работа или предстоящая дорога, всё сопровождалось молитвой. За лето Карп возвёл стены и колотыми плахами покрыл крышу будущего дома. Вторым, но не меньшим по значимости делом, была расчистка косогора под пашню. Карп ещё во время своего первого посещения обратил внимание на плодородную землю не очень крутого солнцепёчного склона, поднимающегося сразу за прилавком. Если его возделать, то можно не только картошку и другие овощи выращивать, но и зерновые пробовать. А то, что лён да конопля без проблем тут расти будут, Карп не сомневался. Вздымающийся на километровую высоту Ярышкольский голец надёжно защищал уютный прилавочек от холодных северных ветров. А его южный склон, отражая солнечное тепло, создавал микроклимат во всей чаше на слиянии трёх речек.

На два лета растянулось строительство избы и обустройство пашни, и всё это время Карп ходил на устье Ерината, а это двадцать километров в один конец. Как правило, уходил на неделю и, выполнив намеченный объём работы, возвращался обратно. Побудет дома с семьёй (тут тоже дел накопилось), а через недельку, снова на Еринат. Вот так и челночил два лета, — вернее, с весны и до «белых мух». За всё это время ни одна патрульная группа, ни научная экспедиция заповедника не заходили в эти отдалённые места. После того как установили постоянное дежурство на Кануйском кордоне, администрация заповедника, уверенная, что в верховьях Абакана не осталось поселений, а мимо кордона на устье Кануя незамеченным пройти невозможно, наверное, перестала беспокоиться. Была и другая причина такой невнимательности к окраинным территориям. С 1935 по 1940 годы в заповеднике происходила кадровая чехарда, и только со сменой всего руководящего состава организация стала оправдывать своё название. Директором заповедника был назначен Н. А. Осиевский, заместителем директора по научной работе Г.Д. Дулькейт и начальником охраны заповедника — В.А. Илличевский. Новое руководство на очередном собрании решило послать наблюдателей в этот отдалённый участок заповедника, а заодно и сменить дежурных на Кануе. Группу из пяти человек возглавил начальник охраны Илличевский. В составе опытные таёжники, не раз бывавшие в тех местах. Негласно лидером среди них был наш старый знакомый — Данила Макарович Молоков. Выход группы был намечен на начало августа. А в это время на Абакане Карп Осипович всё-таки решается поставить заездок: два года никого не было, да к тому же, за стройкой и расчисткой пашни на Еринате удочкой махать совсем времени не оставалось. Поэтому посоветовались с Акулиной и решили соорудить заездок, чтобы наловить сразу и на всю зиму. Об этом гидротехническом сооружении я рассказывал раньше, поэтому повторяться не буду, напомню только, что в возведении заездка используются плетёные из ивовых прутьев загородки — — плетешки, размером, примерно, метр на два. Так вот, во время строительства заездка один из таких плетешков выпал из рук Карпа и подхваченный стремниной поплыл прочь от искусственной запруды и через минуту скрылся за речным поворотом. Уплыл и уплыл, что поделаешь, пришлось другой устанавливать. Казалось бы, мелочь, но этот плетешок, невзирая на размеры и повышенную цепляемость, не застрял ни в одном из многочисленных заломов, не заплыл ни в одну из множества глухих проток, а проплыл почти шесть десятков километров, и выбросило его на плёсе, как назло, напротив Кануйского кордона — как раз, когда туда прибыла патрульная группа во главе с начальником охраны Илличевским. Как вспоминал Тигрий Георгиевич Дулькейт, руководство не планировало поход группы дальше устья Каир-Су. Предполагалось осмотреть лыковскую заимку и уйти на Телецкое озеро через Горячий ключ. Находка рядом с кордоном части загородки от заездка, принесённого течением откуда-то сверху,- и вывод таёжников, что плетешок сделан в этом году, внесли изменения в маршрут группы. Илличевский принял решение обследовать верховья реки, пока не обнаружат заездок и тех, кто его возвёл. На третий день патрульная группа вышла к устью Каир-Су. Проверив заброшенную заимку и переночевав там, утром следующего дня решили продолжить обследование поймы реки Большой Абакан. Лесники к этому времени поняли, что, если кто- то возвёл заездок так далеко от ближайшего жилья, значит, эти люди и живут где-то рядом. Сначала «грешили» ни тишинских мужиков, но по мере удаления от устья Кануя пришло понимание: нет смысла так далеко ходить за рыбой, когда рядом она в избытке, и даже если кто-то из местных зайдёт побраконьерить, то уж точно заездок строить не будет —-на уху и удочкой можно надёргать. Пройдя ещё километров пять вверх по реке, лесники увидели впереди искусственную запруду и увлечённо работающего на ней человека. Хотя мужик и стоял спиной к лесникам и расстояние до него было больше ста метров, Данила Макарович сразу признал: «Да это же Карп Лыков!» Для всей группы это было полной неожиданностью. Все были уверены, что Лыковы после убийства Евдокима переехали и живут где-то на Лебеде. Понаблюдав за рыболовом и убедившись, что он один, лесники вышли из укрытия и с карабинами в руках направились к заездку. Двигались бесшумно, все опытные охотники, знали, как скрадывать зверя, да и шум реки был в помощь наступавшим, но в какой-то момент Карп Осипович резко выпрямился, прислушался и обернулся в сторону лесников. Деревянный крюк, которым он подгребал камни для укрепления заездка, выпал из рук и поплыл прочь вслед за предательским плетешком. Видя, как пятеро вооружённых людей подходят к запруде, Карп начал молиться. Илличевский приказал: «Лыков, подойдите к нам». Карп по верхним жердям заездка сошёл на берег, опустился на колени и продолжил молитву, кладя земные поклоны. Данила Молоков подошёл к Карпу и, положив руку на плечо, произнёс:

«Вставай, Карп, худого не сделаем». Услышав своё имя, Карп Осипович поднялся и узнал Молокова: «Данила! — и через секунду: — Убивать будете?»

Тут уже в разговор вступил Илличевский, пытаясь успокоить Лыкова, приобнял за плечо и заверил: никого они убивать не собираются, а пришли выяснить, кто проживает на заповедной территории. Понимая, что предстоит серьёзный и не пятиминутный разговор, Вячеслав Андреевич дал распоряжение лесникам развести костёр и приготовить обед, а сам вместе с Молоковым продолжил успокаивать молящегося Карпа. Чтобы как-то наладить беседу, Илличевский рассказал, что виновные в убийстве Евдокима понесли суровое наказание. Конечно, это не было правдой, но в данной ситуации Илличевскому надо было как-то разговорить Лыкова и вывести его на диалог. Постепенно Карп пришёл в себя благодаря дипломатичности начальника охраны и присутствию при разговоре Данилы Макаровича. Когда Карп начал внятно отвечать на поставленные вопросы, Илличевский спросил, где семья. «Тут, со мною», — отвечал Карп, но, когда Илличевский предложил для дальнейшего разговора пройти к избе и представить всех таёжных жителей, Лыков опять ушёл в «глухую оборону». Только после того как начальник охраны сказал: «Ну что же, Карп Осипович, в таком случае, мы вынуждены тебя сейчас задержать и отвести в Яйлю. Сюда же через десять дней придёт отряд НКВД и прочешет тут всю округу. Детей после этого у вас заберут и передадут в детдом. А тебя с супругой как не желающих сотрудничать с советской властью, и нарушающих заповедный режим отправят в лагеря». Молоков от себя добавил:

«Карп, не упорствуй. Я тебя заверяю: худого не сделаем, ты меня знаешь. Вячеслав Андреевич хочет с вами познакомиться и выяснить, сколько тут проживает народу».

Карп сдался: «Бог с вами, пойдёмте». Появление перед избой такого количества вооружённых людей привело в ужас всю семью Лыковых. Акулина упала в обморок, старший сын Савин, рванул наутёк в тайгу, Наталия опустилась на колени перед матерью, и, дергая её за рукав, кричала: «Маманыса, проснись, давай убежим!» Понимая, что сразу спокойного общения не получится, Илличевский дал команду всей группе наблюдателей разбить лагерь неподалёку и дождаться, пока семейство успокоится. Только на утро следующего дня состоялся обстоятельный разговор. Илличевский, видимо, всю прошедшую ночь много думал, как поступить с Лыковыми. Он понял, что эти люди не представляют ни для заповедника, ни в целом для советской власти никакой опасности. А если учесть превосходные знание местности, честность и трудолюбие этих людей, то не лучше ли сотрудничать с ними. Да и Данила Макарович словечко замолвил, рассказал, как в своё время предлагал Евдокиму устроиться на Ка- нуйский кордон, а потом и хлопотал за него перед начальством: «Давайте Карпа с семьёй туда поселим. Сейчас там вахтенно яйлюнские работают, на постоянное жительство охотников нет, а из Тишей, я слыхал, дирекция никого брать не хочет. Лыков же мужик ответственный, порядок будет держать, за это я ручаюсь. К тому же, вина за убийство безвинного многих гнетёт, и если примем Карпа на работу, то польза от этого всем будет». Поразмыслив над предложением, Вячеслав Андреевич согласился и утром следующего дня предложил Лыкову поступить на работу наблюдателем и переселиться на Кануй. Обещали даже пригнать на кордон корову и несколько овец. Карп Осипович молча выслушал речь начальника охраны, после чего произнёс: «Подумать только, уж больно неожиданно: то стреляете в нас, как в диких зверей, а теперь предлагаете казённую работу да корову с овечками». Тут и Молоков вступил в разговор, повторяя прежнее, что, мол, сколько наших работают в заповеднике и никто не в обиде. Карп на все доводы только головой кивал да изредка вставлял: «Едак, едак», — то есть «так, так». До позднего вечера длились трудные переговоры. Лесникам пришлось задержаться на прилавке ещё на ночь. Когда договаривающиеся стороны разошлись до утра, Карп Осипович сказал супруге: «Придётся пока дать согласие, иначе они так не уйдут. До осени нас не тронут. Попрошу, чтобы дали время убрать огород, а там видно будет: куда Господь путь укажет — да будет воля Его, но не наша. Если всё, как начальник говорит, то, возможно, и переедем на Кануй. По всему видно, что человек неплохой, но он же не верхний начальник, над ним самим руководства тьма. Так что, если слукавят, тогда уйдём на Еринат, там всё подготовлено. Осталось только вещи перенести». На следующее утро Лыков дал предварительное согласие, попросив время на уборку урожая, планируя в сентябре перебраться на новое место. На том и порешили. На прощание Илличевский дал добро на ловлю рыбы, чем ещё больше расположил к себе Лыковых.

Администрация заповедника одобрила действия начальника охраны и согласилась принять на должность лесника-наблюдателя Лыкова К.О. с переездом с семьёй на постоянное жительство на Кануйский кордон. Всё вроде бы складывалось как нельзя лучше. На Кануе к тому времени построили большой двухквартирный дом, рядом ещё избу поменьше для путешествующих, патрульных групп да научных экспедиций. Конечно, и банька рядом, лабаз и погреб для продуктов тоже имелся. Кордон находился на границе заповедника и перекрывал доступ в верховье Большого Абакана. В сентябре на кордон во время очередного обхода завезли на дежурство Парфентия Филимоновича Казанина, чтобы он помог обустроиться и показать хозяйство Лыковым. К тому же Казанин был родственником, доводился дядей покойной Аксинье и был знаком с Карпом многие годы. Попутно завезли продукты на зиму.

Как и договаривались, Лыков приплыл на лодке в конце сентября, привёз с собой несколько мешков картошки. После приветствий, бани и ужина мужики сели за разговоры. Карп Осипович приступил с расспросами. Ему очень хотелось узнать, что творится в миру и всё ли так в заповеднике, как рассказывал недавно Илличевский. Парфентий Филимонович обстоятельно, без утайки, поведал родственнику о новых веяниях и новом руководстве. Высказал также и своё мнение о трудоустройстве Лыкова в заповедник: «А ты, Карп, задумывался, что дальше, что с детьми будет? Сейчас, пока малые, то при вас, а как подрастут? Старшему Савину сколь годков? Шесть? Так вот, через год его от вас отымут и сдадут в интернат, а там не только посуда общая, одёжка тоже общая, казённая. Это ещё полбеды. Учителя-то все безбожники, табашники и детей к табаку пристращают сызмальства, а учат малых не по Псалтыри и Евангелию, а по бесовским книгам. Мы своих отдали, а теперь каемся: дерзят старшим, нас тёмными и неразумными называют, молиться перестали. А то, что руководство сменилось и люди все вроде неплохие, то это ничего не значит: что им сверху скажут, то они и будут исполнять. Самодурства, как прежде, поменьше стало, однако не так давно из Яйлю забрали пятнадцать человек. Все наши, христиане, и что с ними — никто не знает. Много семей забрали с берегов Телецкого озера, а Русаков с Хлобыстовым, что Евдокима стрелили, ходят по посёлку и работают лесниками, как ничего и не было». — «Как же их оставили без наказания?» — удивился Карп. — «Да что ты! Наоборот, героями себя выдают, а про матушек, что в Тишах жили, ты тоже не слыхал? Забрали, в лагеря отправили, по десять лет каждой дали. Вот такая нынче справедливость у нечестивых. За убийство невинного даже не попрекнули, только объяснительную взяли, а матушек за молитву — на лесоповал. Были бы силы, ушёл бы куда подальше, хоть за границу. После гражданской многие христиане ушли через китайские земли. Хоть на чужбине, но детей никто не забирает, и молиться не возбраняют». — «Значит, слукавили… Эх, Данила, зачем правды не сказал, мог бы наедине объяснить, что к чему». — «Не суди строго его. Данила хоть и тесно общается с начальством, но там, где в его силах, — помогает и от беды многих отвёл, вам месяц на сборы да раздумье выторговал. А могли сразу скопом сгрести и передать как злостных нарушителей. Так что теперь решай сам, как дальше быть». Переночевал Карп, а утром засобирался обратно домой. Прощаясь, Казанин предложил взять что-нибудь из продуктов. «Спаси Христос за предложение, Парфентий Филимонович. От соли не откажусь, остального не надо», — поблагодарил Карп за вразумление. Прощаясь, оттолкнулся шестом, направляя нос лодки против течения. «Значит Еринат, — думал Карп Осипович, — до снега надо часть вещей перенести на новое место. Постояла бы ещё погода, чтобы нынче с переселкой управиться. А не получится — тогда весной переберёмся». Акулина безропотно приняла решение мужа, к тому же всё было оговорено заранее. Детей на растление отдавать она тоже не согласилась. До снега Карп Осипович несколько раз успел сходить на Еринат, перенёс всё необходимое для посадки огорода и кое-что из вещей. Зимовать остались на прилавке, понимая, что до весны можно не таиться. Карп без опаски выходил на застывший Абакан, а в феврале ещё раз сходил на лыжах проведать, как зимует на Конуйском кордоне старик Казанин. К великому удивлению, на кордоне он застал много народу. Тревога за Парфентия Филимоновича посетила не только Лыкова, но и жителей посёлка Яйлю. Дело в том, что собачонку, которая была с Казаниным на кордоне, он попросил у родственников. А молоденькой сучке, видимо, наскучило сидеть рядом с хромоногим дедом, и она серёд зимы рванула обратно в посёлок. Шестьдесят пять километров по оглубевшему снегу, через перевал, исхудавшая, потрёпанная, она всё же пришла в Яйлю. Конечно, народ в посёлке встревожился, и руководство заповедника решило послать группу на Абакан — узнать, всё ли в порядке на Кануйском кордоне. Кроме уже знакомых Илличевского и Молокова, в её состав вошли: сын Казанина Харлампий, лесник Николай Будуев, препаратор музея заповедника Ефим Калашников и зав. научным отделом Георгий Джемсович Дулькейт. Остановлюсь немного подробнее на этом персонаже, с непривычно звучащими для русского уха отчеством и фамилией. Георгий Дулькейт — потомок шотландского дворянского рода. В Алтайский заповедник прибыл из Томска с назначением на должность зав. научного отдела в начале 1940 года. В истории Алтайского заповедника 1940 — 1951 годы считаются эпохой Дулькейта. За эти трудные десять лет заслужил всеобщее уважение коллег и жителей всей округи. Мне довелось пообщаться с его сыном Тигрием Георгиевичем, автором книги «Лыковы», — по моему мнению, самой правдивой из всего изданного по этой теме на сегодняшний день. Её автор в молодые годы был участником нескольких экспедиций на Абакан и был лично знаком со многими героями нашей истории. Подробнее — чуть позже, а сейчас вернёмся на кордон в устье Кануя. Карп Осипович не ожидал увидеть столько народу и, конечно, немного растерялся. Ссылался на непогоду и прочие трудности, возникшие с переездом на кордон. Дулькейт и Илличевский подтвердили согласие администрации на приём на работу Лыкова. В дальнейшем разговоре заповедные начальники всё-таки вернулись к вопросу о переезде семьи в посёлок Яйлю и обучению детей в школе, на что Карп только отмалчивался или повторял: «Едак, едак». Всем лесникам, присутствующим при разговоре, было видно, что Лыков находится в растерянном состоянии и не может скрыть этого. Поэтому решили на время эту проблему не поднимать. Пусть, мол, для начала переберётся с семьёй на кордон, а потом всё организуется. Карп Осипович тоже всё прекрасно понял, да и осенний разговор с Казаниным был свеж в памяти. И вот когда он уходил утром следующего дня с кордона, колебаний в правильности принятого решения не осталось. Родительская заповедь «бегати и таитися», впитанная с молоком матери и возведённая непрекращающимися гонениями до уровня догмы, не оставляла Карпу выбора: «Весной переселяемся на Еринат», — что было и сделано. Посадку огорода провели уже на новой пашне.

В начале лета, патрульная группа с плановым обходом зашла на Кануй, однако Лыковы за прошедшее время на кордоне не появлялись. Это обстоятельство обеспокоило администрацию, но после 22 июня, с началом войны, всему заповеднику стало не до отшельников. Когда началась массовая мобилизация, спешно сняли дежурных с устья Кануя и законсервировали кордон. Многих лесников призвали в армию, и обходы территории прекратились, но в августе пришло распоряжение от высокого начальства проверить все отдалённые кордоны и таёжные заимки — как бы там никто не спрятался от мобилизации и не укрылись бы дезертиры. В помощь прислали отряд, состоявший из сотрудников НКВД и пограничников. От заповедника требовался только проводник, хорошо знающий эту местность. Выбор директора заповедника пал на Данилу Молокова. Отряд вышел из Яйлю в конце августа, и на третий день пути прибыл на кордон в устье Кануя. Прежде чем идти в верховья Абакана, чекисты наведались на заимку Тиши, в очередной раз пересчитали таёжников и поставили всех мужиков призывного возраста на учёт. Расспросили подробно и о Лыковых: где может сейчас находиться эта семья. Все жители Тишей утверждали, что Лыковых давно никто не видел, и после их переезда в Новикове на Лебедь о них ничего не известно. Нашёлся один, который точно указал сотрудникам НКВД, что Карп Лыков никуда не ушёл и скрывается где-то в районе устья Каир-Су. Читатель, думаю, уже догадался, кто был этот «добровольный дятел» — давний «дружок» братьев Лыковых Ермилий Золотаев. После полученной информации отряд выдвинулся в верховья Большого Абакана с целью прочесать район устья Каир-Су и вывезти семью в посёлок Яйлю. Из разговоров оперативников Данила Макарович понял, что эти ребята церемониться не намерены и, как он впоследствии вспоминал: «Могли и порешить, если бы Карп вздумал противиться. Детей бы забрали, а с родителями велено поступать по обстановке». Слава Богу, на этот раз трагедии не произошло и встречи удалось избежать. Карп Осипович отряд из нескольких человек, ведущих коней в поводу, увидел первым. Сомнений не было, что эти военные люди пришли по их души. Описываемые события происходили недалеко от прилавка, который Лыковы уже покинули. Карп пришёл сюда за остатком вещей, и, уже навьюченный, собирался возвращаться на Еринат, когда увидел через кусты вооружённый отряд. Расстояние между ними было с полкилометра. В этом месте река бежит по затяжной прямой, поэтому Лыков, оставаясь в тени деревьев и под прикрытием прибрежного кустарника, для непрошеных гостей был невиден. Время было вечернее, и Карп Осипович понимал, что отряд наверняка остановится на ночлег в их избе. Значит, есть время дойти до Ерината и от греха увести семью в ближайший распадок. Когда же во впереди идущем он разглядел Данилу Молокова, то поменял намерение. Карп решил скараулить того, и наедине узнать, что за людей он привёл и куда они пойдут дальше. Он вернулся на прилавок, посмотрел, нет ли каких явных следов его сегодняшнего посещения, после чего поднялся на косогор и залёг под могучей кедрой. Зарывшись в метровый слой хвои, стал наблюдать из укрытия за происходящим. Как он и предполагал, отряд затаборился на ночь на прилавке. Убедившись, что дом давно пуст, военные долго совещались между собой, как быть дальше, затем подозвали Молокова и вопрошали его. Расстояние не позволяло расслышать слов, но по жестам было понятно, что Данила не соглашается с военными. Вскоре после ужина народ, утомлённый тяжёлым переходом, расположился в избе на ночлег. Встреча старых знакомых произошла рано утром, когда Данила пошёл за конями, отпущенными на ночь попастись. Убедившись, что за Молоковым никто из отряда не увязался, Карп покинул свой наблюдательный пункт и поспешил вслед за лесником. Разговор был недолгим. Данила . Макарович рассказал о начавшейся войне с германцем и о том, что сейчас пойдёт полная ликвидация всех таёжных заимок. Посоветовал уходить тайно куда-нибудь — или на Енисей, или в Туву. Но здесь оставаться опасно. По закону военного времени порешат и имени не спросят. На вопрос, куда сейчас собирается направиться отряд, Молоков ответил: «Хотят сначала тут всё обследовать, на Каире. Потом собираются пройти в верховья Курумчука, подойти к подножью Шапшальского хребта, в районе озера Итыкуль, затем долиной Чульчи спуститься к Чулышману. И конечная точка маршрута — южный берег Телецкого озера. Задача у них — выявить по пути следования все тайные поселения. Как я вчера ни уверял, что выше нет жилья, не слышат, твердят одно — приказ». — « А про нас что говорят?» — «В Тишах все, кроме Ермилы, сказали, что ты с семьёй ушёл на Лебедь, поначалу поверили больше Золотаеву, а вчера засомневались, убедившись, что тут давно нет никого. Сегодня отведу их на устье Каира, а через день уходим в верховье. Уводи своих, Карп, пока беды не случилось». — «Добро, Данила, спаси Христос за заботу. Не печалься за нас, скроемся так, что не сыщут». Прощаясь, Молоков, понимая трудности таёжной жизни, отсыпал десяток патронов. На этом и расстались. Карп поспешил на Еринат, а Данила — разыскивать коней. Уверенный, что у него есть запас времени, Лыков шёл с предельной осторожностью, чтобы нигде не оставить свежего следа. Возвратившись домой, рассказал Акулине о встрече и разговоре с Молоковым. Успокоил супругу: «Отряд до нас не дойдёт, пройдут Курумчуком. Данила сказал, что война с германцем началась и много кордонов в заповеднике закрыли. Вот и нас, не успей мы переселиться на Кануй, прикрыли бы. Завтра отведу вас за пашню, к ключику. Посидите тихо денёк, а я схожу на слияние и прослежу, куда пойдёт отряд. Даже если передумают идти на Телецкое через Чульчу и пойдут напрямки Еринатом, то с реки нашего жилья не видать».

На следующий день Карп Осипович спустился к слиянию Абакана и Курумчука (Кокяжама) и с крутого берега стал просматривать пойму реки. Как раз в этом месте находится брод, и мимо него отряду не пройти. Как он и предполагал, ближе к обеду группа из семи человек с конями в поводу подошла к переправе. Впереди шёл Молоков. Благополучно переправившись, отряд проследовал дальше левым берегом речки Курумчук. Карп Осипович для большей уверенности сопроводил отряд на почтенном расстоянии ещё пару километров и только после этого вернулся к семье. Пять лет Лыковы проживут на этой террасе рядом с грохочущим Еринатом, или, если по- русски, игреневым конём. Двоих деток произведут на свет Божий: осенью сорок второго — Димитрия, а весной сорок пятого — Агафью.

Карповна любит рассказывать гостям историю своего появления: «Маманька долго не могла разродиться. Тогда тятя залил тёплой водой большую колодину, в которой вымачивали лён и коноплю, и посадил туда маму — этому научил Иван Варламович Гребенщиков, пока ещё в Тишах жили; все заимские переняли и пользовали при трудных родах. Так я и родилась». За эти пять лет Лыковы обустроились на новом месте. Пашня на южном склоне давала хороший урожай. Рыбы в реке более чем достаточно, главное — вовремя заготовить, так как она в верховья заходит только на нерест, в начале июня, и в сентябре скатывается на зиму в низовье Абакана. Обычно ставили заездок в конце августа, и пойманной рыбы на зиму семье хватало. Зимой Карп уходил на добычу мяса. Возле дома стрелять опасался, чтобы выстрелом не выдать себя. Забрёл как-то, выслеживая маралов, на поляну с естественным солонцом. Сначала соорудил там скрадок. Потом на следующий год после посадки срубил чуть в стороне, рядом с небольшой речушкой, избушку и лабаз. За один раз марала не унести, а пока ходишь туда-сюда, мыши да соболя добрую часть добычи изведут. Поэтому и решили построить зимовье на случай непогоды и лабаз для хранения мяса и кедрового ореха. Между «центральной усадьбой» на Еринате и избушкой «в речке» (так стали называть это место Лыковы) — дневной переход. По карте и десятка километров не наберётся, но, как я говорил раньше, в горной тайге расстояние измеряется не километрами, а временем. Крутой трёхсотметровый подъём сразу за слиянием Абакана с Курумчаком был естественной преградой от случайно зашедших тувинских охотников. Других людей за время войны в тех местах не было. Возможно, Лыковы прожили бы на Еринате ещё не одно десятилетие, но после войны, летом 1946 года, в этом районе проводились работы по уточнению и составлению подробных карт местности. Для выполнения поставленной задачи в самые глухие районы Алтая и Западного Саяна были направлены военно-топографические части. Одна из таких групп под командованием капитана Бережного вышла горами с южной стороны на слияние трёх речек — Большого Абакана, Ерината и Кокяжама. За время полуторамесячного похода отряд потерял всех лошадей, поистрепался амуницией, продукты были на исходе, а впереди ещё неделя сложнейшего перехода.

Расположившись на обед перед спуском в долину, командир отряда взял бинокль и, пока готовилась жидкая похлёбка, решил визуально обследовать предстоящий маршрут. Топографам нужно было спуститься вниз на слияние трёх речек, а затем подняться на Ярышкольский хребет и там, верхами, найти оптимальный выход к Телецкому озеру в районе устья реки Кокши. Когда капитан рассматривал противоположный склон и искал наилучший вариант километрового подъёма, его внимание привлёк безлесный клочок у самого подножья склона. Каково же было удивление «командира отряда, когда на небольшой террасе он увидел избу, возделанный огород и крохотные фигурки людей. По всем данным этот район считался нежилым. Что это за люди, и как они тут оказались? Вспомнился инструктаж перед выходом в тайгу, который проводил дотошный особист, о каких-то бандах, укрывающихся в горах чуть ли не с гражданской войны, или дезертирах, бежавших от войны. Как бы то ни было, но надо выяснить, что это за люди, и провести операцию с предельной осторожностью. Потеряв в трудном походе всех лошадей и почти весь провиант, не хватало ещё здесь, в глухой тайге, поймать шальную пулю. В отряде, кроме капитана Бережного, было двое обстрелянных последним годом войны бойцов да трое парней из сибирской глубинки. На их смётке весь поход и держался — то куропаток настреляют, то рыбы наловят. Во время обеда командир рассказал солдатам об увиденном и поделился планами предстоящей операции: «Пока спустимся с горы, будет уже вечер. Без разведки соваться к этим таёжникам не стоит. Поэтому, спустившись, заночуем у подножья. Там кедрач густой и до избы около километра. Нашего костра видно не будет. А с утра пораньше проведём разведку, выясним точно, сколько народу на заимке, а потом, разбившись на две группы, подойдём к избе в охват». Ранним утром следующего дня топографы, разделившись, подошли к Еринату. Первая группа во главе с Бережным переправилась чуть ниже по течению реки. А вторая — выше, перед скальным выступом террасы, на которой находилась усадьба Лыковых. Сигналом к выступлению был выстрел из ракетницы командиром. Однако все эти военные премудрости оказались лишними, когда капитан увидел двоих, спускающихся к реке. Это были Карп Осипович и Савин, они направлялись к возводимому заездку. «Так это ж кержаки», — прошептал один из бойцов-сибиряков. На немой вопрос командира — откуда, мол, знаешь, — продолжил: «У нас по Енисею остались ещё их поселения. Одёжка, товарищ капитан, домотканая и борода у мужика, сразу видно, отродясь не скобленная — точно, староверы!» «Ну, вот сейчас и узнаем, пусть поближе подойдут». Внезапное появление вооружённых людей в военной форме перед Лыковыми, повергло обоих в ступор. Савин первым очнулся от растерянности и попытался убежать, но его за руку перехватил один из бойцов. «Стоять!» — строго приказал капитан. — «Кто такие?» — «Христиане мы», — ответил Карп Осипович и перекрестился. Увидев, как бородач складывает персты, офицер мысленно согласился с солдатом: «Значит,прав боец — староверы». «А что тут делаете, и сколько вас?» — продолжал допрашивать Бережной. — «Живем мы тут, семья моя: жена, да четверо деток. Старший сын вот со мной». «Ну, веди к жилью, показывай остальных. Да не бойся, мы не за вами пришли, у нас другие задачи». Карп Осипович начал приходить в себя, и первое что бросилось ему в глаза, — это погоны на плечах офицера. Он, конечно, не мог знать, что в 1942 году в Красной армии вернули дореволюционные знаки различия, в том числе и погоны, поэтому Карп терялся в догадках: что за военные, потрёпанные тайгой и временем, перед ним? Уж не вернулась ли царская власть?» Пока шли к избе, чтобы снять напряжение, офицер продолжил расспрашивать Лыкова: «Давно вы тут живёте?» — «Шесть годков как перебрались с Каира». — «Так вы и про войну, наверное, не слышали?» — «Слыхали, был человек, сказывал, что германец опять полез на нас». — «Да, пять лет воевали, год уже прошёл, как фашистов разбили». Карп Осипович хотя и не знал этого слова, но понял о ком идёт речь: «Слава Богу, разбили супостата, мы молились о нашем воинстве, чтобы послал Господь победу над противником». Пристально наблюдая за Лыковым-старшим, капитан обратил внимание, что тот периодически посматривает на погоны. Пришлось ему удовлетворить любопытство таёжника. Так, за разговором, дошли до избы. Тут уже Карпу пришлось успокаивать жену и дочку, увидевших, как вооруженные люди поднимаются к их жилью. Пока женская половина приходила в себя от испуга, капитан послал одного из бойцов за остальными солдатами. Поняв, что эти запуганные и загнанные люди для отряда никакой опасности не представляют, Бережной спросил у Карпа, где можно разбить временный лагерь, и спросил, нет ли у хозяина немного картошки. Лыков показал место недалеко от их избы, и дал бойцам овощей и вчерашний улов рыбы. Два дня отряд «гостил» у Лыковых. За это время ребята отдохнули, вдоволь наелись рыбы с картошкой, подлатали одёжку и отремонтировали обувь. Видя, что от солдат не исходит угрозы и вытаскивать их из тайги никто не собирается, а даже наоборот, солдаты старались чем-нибудь помочь в знак благодарности за оказанное гостеприимство и помощь с продуктами, семья успокоилась. Командира в первую очередь интересовал путь до Телецкого озера. Карп Осипович, отлично знавший эту местность, со своей стороны советовал, как лучше выйти к нему. Разложив карту, мужчины прокладывали маршрут. Карп указывал на какие-то неточности, подсказывал опасные и труднопроходимые пути. Нанесли на карту и все прежние места их проживания. Также он показал другие выходы на Алтай, Шорию и Туву. Бережной рассказывал о войне и жизни после неё. Все контакты между отрядом топографов и Лыковыми происходили через старших. Офицер сразу понял всю тонкость ситуации и проявил максимальный такт и дипломатичность, чем и расположил к себе главу семейства. В последний вечер капитан Бережной попросил Лыкова сопроводить отряд до перевала через Ярышкольский хребет и показать на местности оптимальный выход к Телецкому озеру. На следующий день, с утра пораньше, отряд выдвинулся на маршрут. Провожать вышла вся семья: Акулина Карповна на руках держала маленькую Агафью, а рядом стояли Наталья и Димитрий. Офицер успокоил хозяйку: «Вернутся живы-здоровы, не переживай. Спасибо за приют и оказанную помощь» . Солдаты тоже в голос благодарили за гостеприимство. Прощаясь, Карп сказал плачущей супруге: «Ну, будет, не надо на людях, через три дня ждите», — после чего тронулись в путь. Впереди шёл Карп Осипович, за ним поспешал Савин — отец уже начал брать с собой сына в многодневные таёжные походы. Поднявшись за день на Ярышкольский голец, отряд расположился на ночлег рядом с горным озером. Развели два костра. Староверы, по правилам, питались отдельно, даже в походных условиях не смешивались посудой с мирскими. После ужина капитан отозвал Лыкова в сторону и так, чтобы никто не слышал, начал разговор: «Ты же понимаешь, Карп Осипович, что я должен буду о вас доложить своему начальству, да и в заповедник придётся. Наверняка особисты своего в отряд подсунули. Поэтому, хочешь не хочешь, а придётся сообщить». — «Едак, понимаю». — «Ну, а если понимаешь, делай вывод — уходить вам надо. За то, что ты не раз закон нарушил, проживая в неположенном месте да уклонялся от службы, могут наказать со всей суровостью закона». — «Спаси Христос, капитан, за откровенность. Будем молиться Николе Угоднику, чтобы пособил вам в путешествии». Следующим днём отряд пересёк Ярышкольский голец. Впереди открылась долина реки Коэтру, в верховьях которой вздымалась ещё одна горная преграда — Телецкий хребет, за которым и находилась конечная цель маршрута, — как сказал Карп Лыков, «дивное озеро Алтын-Кёль».

Здесь отшельникам и топографам предстояло расстаться. Отряд возвращался в «бурлящий мир», а отцу с сыном предстояло вернуться в «таёжную пустынь», но в обоих случаях их с нетерпением ждали родные. Капитан ещё раз поблагодарил Карпа за оказанную помощь. Тот, перекрестившись, пожелал им доброго пути и добавил: «С Богом». Как и обещал супруге, к исходу третьего дня Карп Осипович с сыном вернулись на Еринат. Дорогой Лыков не раз возвращался к разговору с офицером, и в который раз перед ним вставал вопрос: что дальше? Судя по рассказам Бережного, в миру отношение к верующим людям мало изменилось. Скорее всего, его, а возможно и жену ждала тюрьма, а детей — детский дом, даже при добровольной сдаче. Уходить и таиться где-то на Енисее? Так туда ещё дойти надо, а с четырьмя детьми, без документов, при всеобщем контроле, не представлялось возможным. Значит, надо затаиться где-то здесь: тайга большая, распадков много. Времени до зимы мало, и единственная возможность — на зиму уйти в речку, где Карп построил избушку, а потом — как Господь управит. Сейчас же надо поспешать: пока стоит погода — убрать огород, часть картошки высушить, семенной фонд надёжно укрыть от холодов. Это значит, либо сейчас в речке копать погреб, или оставить до весны на Еринате. В апреле, когда в пойме реки и на южных косогорах снег уже сойдёт, а перевалы с севера ещё закрыты снегом, на лыжах из-за налипания уже не пройти. Значит, какую-то часть вещей и продуктов пока можно оставить тут в надёжном месте. Главное, чтобы ни мыши, ни медведи, ни человек не нашли. Взять в речку только самое необходимое для зимовки. В том, что их будут искать, Карп не сомневался ни минуты, Вопрос — когда снарядят отряд. Пока топографы дойдут, потом доложат высокому начальству, а те — ещё более высокому. Нa сборы отряда тоже уйдёт время: неделя ходу от Яйлю до Ерината, итого — не меньше месяца есть у Лыковых на уборку и пересёлку. Работали и молились канон о вёдре, то есть о хорошей погоде, это было главное в сложившейся ситуации. Видимо, Господь услышал их молитвы, и весь сентябрь, пока семья Лыковых перебиралась на новое место, не пролилось ни одного дождя. Не один десяток раз, Карп Осипович челночил между обжитым, но покидаемым домом и новым, самым скрытным, самым трудным и самым продолжительным местом пребывания семьи Лыковых. На тридцать два года в полной изоляции и без общения с людьми — только труд, молитва и выживание в сложнейших условиях предстояли добровольным затворникам. Когда в конце сентября Карп Лыков выносил остатки нехитрого скарба и присел отдохнуть на минутку посреди склона, перед ним открылась вся чаша долины слияния трёх рек. Вдали, справа на склоне, просматривалась убранная пашня, чуть ниже — уже покинутая и осиротевшая изба, на берегу сложенные козлы от заездка. Какие мысли в этот момент посетили скитальца? Наверное, грусть от пережитого и тревога перед будущим. Не берусь толковать того, что произошло в следующее мгновение, не моего ума разумение, но то, что это был знак свыше, — вне всякого сомнения. Сначала Карп почувствовал лёгкую дрожь во всём теле, потом увидел, как большая часть крутого склона горы, что напротив их оставленной «усадьбы», завибрировала и поползла с ускорением вниз. Через пару секунд раздался страшный грохот. Вниз неслась огромная масса камней и сломанных деревьев. Когда всё затихло и развеялась поднятая обвалом пыль, Карп увидел, что почти треть видимой части склона сползла к подножью горы, оголив и сделав почти отвесным ту часть гривы, по которой проходила «магистральная» тропа идущая с юга и по которой пришёл отряд военных топографов. Смотрел Карп Осипович на это природное явление, называемое то ли оползнем, то ли обвалом, произошедшее как раз в момент тяжёлых раздумий, и понял: «Это знак свыше — не сожалеть о прошлом, идти вперёд и хвалить Господа за всё, что посылает нам, за радости и испытания». Ещё уразумел он, что не будет нынче никого со стороны Алтая и снарядят отряд на их поиски только во второй половине зимы, а за это время снегом надёжно укроет все следы, как будто и не было тут никого. Найдут лесники лишь оставленную, выстуженную избу, в которой полгода не было живой души. Но об этом в следующей части нашего повествования.

Продолжение следует

Автор: Сергей Усик

(Фотографии автора)

Источник: «Сибирский старообрядец», №8, №9, №10 2018-2019 г.

ПОНОМАРЬ в Контакте