Кузнецов Семен. Кем земля осолоняется

Спросил меня как-то один молодой человек:

Чем отличаемся мы от старообрядцев 17 века? «Трудно сказать… Каждый из нас свой подвиг несёт. Для современного старообрядца борода и рубаха на выпуск с поясом — уже исповедничество и пусть малый, но подвиг, а сколько в нашей современной истории незнаемых, неизвестных и не ведомых нам святых! На них церковь стоит, ими страна держится, ими земля осолоняется! Ведь что такое Церковь наша? Это живой, Божественный организм!

Я знал человека, многие понят его в Минусинске. Семен Илларионович Кузнецов. Где бы он не находился, там всегда организовывалась церковь.

Было это ещё в период гонений. Приезжает он в Знаменку, видит — беда ни кто не молиться, священника нет (а священник, отец Иоанн, где-то в тайге скрывается.Он был рукоположен епископом Арсением из совершенно не грамотных людей: стоял снизу, даже в списках клирошан не значился «аз»  «буки» «веди» не знал. На Ильин день, за одной обедней — в стихарные, подъяконы, дьяконы, в попы. Дали ему запасный Агнец, антиминс — служи!)

Семен Ларионыч разыскал его в тайге. Тот:
- Я ж ничего не знаю!
- У тебя антиминс-то есть, хранишь?
- Храню.
- Пошли. Значит так: это - “аз”, это - “буки”, это - “веди” Читай! Теперь: “Господи”. Понял?

— Понял.
За зиму читать его выучил, на Пасху уже в церкви литургию служили. Вот вам Божественный организм: есть Семен Ларионыч, который хочет славить Господа  независимо от обстоятельств, он находит этого батюшку, чтобы сделать его батюшкой в полном смысле этого слова, чтобы тот священнодействовал. И он священнодействует вплоть до 1941 года!
Семена Ларионыча спрашивали:

- Почему ты, герой первой мировой войны, полный Георгиевский кавалер, в гражданскую не пошел воевать?

— А за кого?

— Ну, например, за белых. у……-.
— что, они разве за Христа воевали?
— Ну за красных.
— Так у них тоже свои думки были.
— Ну так ты за кого?

— И за красных, и за белых. Я смотрел на них и печалился, почему родные братия убивали друг друга? Понимал, что взяв в руки меч, не смогу разнять их. Поэтому плакал за них и молился.

Семена Ларионыча в течение жизни трижды приговаривали к расстрелу и один раз к 25 годам заключения — а он прожил 97 лет!

Первый раз от расстрела он ушел следующим образом: Владыку Иннокентия, во времена террора, в 1918 году, вывезли из резиденции епархии, Семена Ларионыча переодели во все архиерейское и оставили там. Его и арестовали вместо владыки (в спешке личность по фотографиям устанавливать не стали ; архиерей — в тюрьму! ).

Кузнецов Семен Ларионыч в то время стихарным чтецом был. А вид у него вовсе не архиерейский, а мужицкий. Да еще после войны глаза у него все время воспаленные, красные. Кузнецов Семен Ларионыч так сам рассказывал об этом: “Вот нахожусь я в камере смертников. Подходит ко мне старичок:

— Эй, мужик, ты как сюда попал? Здесь народ все больше благородный. Я ему все, как на духу, и рассказал. Он говорит: — Ты одежку-то сними и притворись, будто ты с угару. Ну я так и сделал, завалился там на нарах. Всех вызывают по списку. Я про себя творю молитву: «Святителю Христов Николае, моли Бога о нас!” Подходят ко мне. Одного в списке не хватает.

 - Епископ Иннокентий?!
 Я лежу. Ко мне подошли, винтовкой толкнули, я поднялся, да с ними в драку!
 - Неужели епископ будет драться, - думают, - ты как, мужик, сюда попал?
 - Я не знаю, мы вчера пили-пили, а этот палкой меня в бок тычет...
 - Да ты что, не понимаешь, тебя сейчас на расстрел поведут!
 - За что?
 - Как за что? Да ты как здесь очутился? Видят, похоже, недоразумение какое-то. Начальник конвоя говорит:
 - Выведите его за ворота, да выгоните взашей.
 Я - шапку в охапку - и в Арзамас!” 

Это все с Божьей помощью происходит. Если человек нужен здесь, на земле, так даже если тучи сгустятся, если кажется, вот- вот конец — все равно ничего плохого не произойдет. Так что, помоги, Господи!

А как он в лагере Пасху пел!

Кузнецов Семена Ларионовича в очередной раз взяли таким образом. Ака, покровитель старообрядцев, умер, пришел к власти тувинец и под воздействием НКВД всех старообрядцев, как белогвардейцев, выгнали, две тысячи семей, это примерно десять тысяч человек. Скраб кое-какой погрузили на телеги — и через границу. А кто у гонимых самый главный авторитет? Семен Ларионыч Кузнецов. Кого к расстрелу? Его да его самых ближних сподвижников. Ну в этот раз он как-то расстрела избежал, а по документам прошел как расстрелянный.

А через полгода его поймали. Как быть? По спискам расстрелян а на самом деле — живой. Непорядок. Начальник НКВД, когда Семена Ларионыча выловили, за голову схватился: ведь так, чего доброго, можно другого начальника самого под расстрел подвести Выдали Семену новый документ, предупредили, чтобы никому наболтал да уезжал подальше и побыстрей. Так Кузнецов Семен Ларионыча приехал в Минусинск под другим именем.

А в сорок шестом, когда “загорелось” церкви открывать, стали уставщиков! разыскивать, пришлось ему по начальству ходить — тут и выяснилось, что он под чужим именем живет — ему и “навернули 25 лет.

Оказался он в лагере в Черногорке. А у него бас был такой солидный, мне приходилось слышать. Он так “Апостол” читал (ему в то время уже за 95 перевалило), что я лично не мог понять, на каком языке он читает: на старославянском или на русском. Он так выговаривал все слова, так выдерживал интонации что казалось, будто он тебе этот текст прямо в голову вкладывает Обедню Кузнецов Семен Ларионыч мог запросто на память читать, без книг.

Когда отец Федор приехал освящать в Минусинске храм видит: книги закрыты, а Семен Ларионыч, Петр Гаврилович, из Томска бывший уставщик Нестор Петрович Голубцов, они наизусть обедню читают! Вот это служба была!

Чтобы вам представить, какой у него бас был, один случай расскажу:
Когда они с владыкой Иннокентием, это еще до 1911 году  было, ездили по епархии на пароходе, владыка попросил его:

- Ну -ка, Семен Ларионыч, “Господи воззвах...”, воспой.
- Да что ты. владыка свитый, народу вокруг...
- Ты что Господа славить не желаешь?
- Ну, прости и благослови... “Господи, воззва-а-ах...” А с капитанского мостика:
- Кто пропел на правом, срочно перейдите на левый борт, иначе мы сейчас перевернемся! - Вот такой бас был, просто труб иерихонская.

И вот этот человек, обладающий такими знаниями, таким голосом, попал в лагерь. Ему уже под семьдесят было, дали ему 25 — терять нечего. Он на работе, всюду вслух пел. Донеслось до начальника лагеря, что какой-то “оперный певец” сидит у них, ну и захотелось ему узнать, что за бас, может, Шаляпин какой. Вызывает Кузнецов Семена к себе:

- Кузнецов, пропой нам Пасху, ведь скоро Пасха будет?
- Да, гражданин начальник, скоро Пасха, но сейчас нельзя. Сейчас страстная седмица, сейчас только “Волною морскою” можно.
- Ну ладно, а через неделю споешь?
- Сам посуди, как я буду Пасху петь, видишь, идолище стоит (разговор происходил в ленинской комнате); да и где святые образа? Да ведь мне нужно и свечу зажечь...
- Кузнецов, что ты все упорствуешь, все против нас выступаешь?
- Да ведь я, гражданин начальник, Кузнецов Семен, а не “хамельен”, я зимой и летом одним цветом...А сам про себя думает: “Сколько, интересно, я еще протяну, столько наговорил...”Дальше он сам так рассказывал: “Ну, приходит суббота, после отбоя является за мной конвой:
- Собирайся!

Что ж, пошел. Приводят меня в ленкомнату, а там — никакого тебе идолища, стоят одни образа! Где они их столько взяли? Ни одного никонианского образа, все наши. И громадные пачки свечей восковых. Дух в комнате — как на пасеке. И тут же все лагерное начальство стоит. Улыбаются, концерта ожидают.

“Ну, - думаю,
- теперь мне точно конец, ну хоть перед смертью Пасху пропою.”
Поставил я свечи перед образами, зажег, смотрю - их так много еще осталось, я и начальникам раздал, себе взял. Ну и запел... “Да воскреснет Бог...” Там нужно на 12 петь, а я на 20 пою...
Как бы долго ни пел, все равно все кончилось.

Сказал отпуст, слышу — что это такая тишина?… Поворачиваюсь

- а они все с огарочками стоят; на меня, рты раскрыв, смотрят. Я что-то сам растерялся даже, а потом собрался с духом и во всю мощь им:
-Христос воскресе?
А мне в ответ в один голос:
- Воистину воскресе!!!
Да... Это же был сорок шестой год, война закончилась, многие люди Бога вспомнили... Подошел ко мне начальник лагеря:
- Да, Россия, не здесь тебе быть... И вскорости оформили мне документы, все по чину и - до свидания. Прихожу я домой, Ефросинья на печке сидит. Я ей говорю:
- Ефросиньюшка, это я вернулся. А она как заверещит:
- Свят-свят-свят, не подходи!
- Что ты верещишь, это я Семен. А она не унимается, еще пуще шумит:
- Ну, - думаю, - баба-то с ума сошла! -Я к соседям. Они тоже испугались, окаменели, я им говорю:
- Подите, успокойте Ефросинью, что это не злой дух пришел, а я домой вернулся.- Они пошли, успокоили, а Ефросинья еще долго меня ощупывала:
-Да ты ли это?...”

Мы говорим, жития святых… Из жизни таких простых россиян складываются жития святых, взять хотя бы эту пару: Семена Ларионыча и Ефросинью Макаровну. Никогда нельзя отделять жену от мужа, потому что они несут общий подвиг. Вот почему Семен попом не стал? Его первая жена, Ольга, умерла от тифа и оставила ему маленького Васятку. Он с этим Васяткой полуторагодовалым один и мыкался.

А у Ефросиньи было четверо детей и муж. Он работал в кочегарке. Случилось несчастье — котел взорвался, и муж ее погиб, а вскоре все четверо детей, почти в одночасье умерли от тифа. Вот она сидит на печке и ревет. Представьте, каково, всех разом лишилась.

Семену люди гак и говорят:

“Слушай, Кузнецов Семен, там в соседней деревне баба одна осталась, ты пойди да посватайся к ней”.

Он пошел да посватался. Приходит:
- Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Мир дому сему. Доброго здоровья, Ефросинья Михайловна! Ты меня-то знаешь?
- Да знаю, лапшенник (а его за белые волосы лапшенником в деревне величали)
-Ты, Ефросинья Михайловна, будь добра, выйди за меня замуж.
- Да ты что, с ума сошел, я только что схоронила мужа и четверых детей, а о такой-сякой-раз-эдакий, про свадьб разговоры ведешь!
- Ну ладно, коли не хочешь выйти ’ меня замуж, то просто помоги: мне коси: идти надо, ты уж с Васяткой-то побудь.
- Ну ладно, с ним побуду. К вечеру идет назад, Ефросинья Васяткой играет.
- Спаси Христос, Ефросинья, ты уж Ваську мне отдай.
- Знаешь что, я тебе, пожалуй, Васятку-то не отдам.
-Да как же не отдашь?
- Ну ладно уж, лапшенник, оставайся уж и ты у меня. -Так он и остался.

Когда Кузнецов Семен Ларионович скрывался в тридцатьвтором году, в то время, когда всю епархию разгоняли, он бежал один, без семьи. А когда добрался до места, послал Ефросинье с контрабандистами денег, чтобы она с ребятишками могла к нему приехать.

А у них тогда уже были Василий (от первой жены), Анфиса, Алексей, Евдокия и Анна, Ольги еще не было, она позднее родилась. (Вот представьте себе: гражданская война, коллективизация, времена труднейшие, а она одного родила, второго, третьего… Сначала четверых схоронила, а теперь еще пятерых родила. Вот почему Россия-то не кончалась!).
Ефросинья Макаровна детей в корзинки посадила, соломой закрыла, к лошади по бокам корзинки привязала и через Саяны с контрабандистами отправилась.
А там пограничники знаменитые, “непроходимые”.

А простая баба мимо них с пятью детьми прошла — и не увидели. Ну разве это не чудо? Собаки, оружие, тайга — а их не видят. И волки не видят, и медведи не видят, и НКВД не видит. Вот святость!
А Семен Ларионович каждый день выходит, в сторону Саян смотрит: днем выходит, ночью выходит:

- Ефросинья моя, Ефросинья!
Мужики-то там в Знаменке говорят:

Ты погляди, наверное, баба-то очень красивая, вишь мужик как убивается.

Кем земля осолоняется

А когда они приехали, смотрят — баба как баба, не лучше и не хуже других. Они просто не знали, какая любовь их соединила в одно целое, какая любовь, какая жизненная история.
Когда в Минусинске еще церкви не было, люди собирались у них дома молиться. Подослали туда двух бандюг, они Ефросинье Михайловне глаз выбили, два ребра сломали, затолкали ее всю в крови под кровать, иконы и книги собрали, чтобы они тут не молились.

Здесь как раз и заходит Семен Ларионович. Представьте, какая гвардия была у царя: 95- летний старик с двумя 35-летними бандитами бросается в схватку. Один из них убежал, другого доставили в милицию.
Когда Ефросинья Макаровна выздоровела, Кузнецов Семен Ларионович ее спрашивает:

“ Может, не будем больше у нас-то молиться?” А она ему отвечает; “ Да ты что, Семен, а почто я ребра и глаз-то потеряла? Нет, Семен, будем молиться!”

Разве это не подвиг? Подвиг! Мы просто своих святых не замечаем!

Рассказ записан со слов о. Валерия Шабашова (п. Верещагино Пермской области.)

журнал  «Остров Веры»

наш канал на Яндекс.Дзен

Понравилось! поделись с друзьями:
Пономарь