Первые самосожжения, произошедшие в конце XVII в., определенно взбудоражили умы современников. Эти «гари» оказались самыми массовыми в истории России, они послужили прочной основой для эпидемии самосожжений старообрядцев, продолжавшейся в России в течение всего XVIII в., включая и те благословенные времена второй половины столетия, когда преследование старообрядцев заметно ослабло.
Духовная и светская власти России ответили на неслыханное проявление народного недовольства во вполне традиционном духе. После краткого замешательства (чем можно напугать стремящихся к смерти?) начались казни проповедников самосожжений старообрядцев и еще более жестокие гонения на приверженцев «древлего благочестия» древлеправославия.
В старообрядческой среде быстрым ответом на этот своеобразный вызов проповедников добровольной кончины стало внимательное изучение аргументов самосожигателей.
Вскоре весьма непростой с богословской точки зрения вопрос о допустимости самосожжений старообрядцев и иных форм самоубийства стал одной из центральных тем в дискуссиях старообрядческих наставников. Известно, что «борьба против самоубийственных смертей началась при самом появлении их и продолжалась долго, что ведена была упорно и людьми энергичными».
Заметное место в числе первых произведений, посвященных проблеме массовых самоубийств, занимает «Жалобница поморских старцев против самосожжений старообрядцев» (1691 г.). Авторы «Жалобницы» указывают, что им, несмотря на все попытки, не удалось организовать открытую дискуссию с поборниками массовых самоубийств. По утверждению противников «гарей», «самосожжению учители» трусливо отказались от дискуссии. Они
«заповедаша учеником своим таковых в домы своя не пускати, <.. .> паче же яко хулников и мятежников бегати и отвращатися и всячески не слушати».
В такой обстановке, как говорилось в произведении, пришлось обратиться за поддержкой ко «всюду рассеянным за имя Христово прелестным отцам», с «соборным предложением» — просьбой рассудить о «странном учении» «самогубительной кончины».
Авторы «Жалобницы» кратко излагают историю распространения на Руси этого «необычного учения» об очищении огнем, называют имена «учителей», проповедников «беструдного спасения», которые «сами бо отнюдь не сожигаются», кратко описывают зловещую историю возникновения самосожжений старообрядцев.
Последствия самосожжений старообрядцев, по словам авторов «Жалобницы», ужасны: «И умножиша всюду плач и туга и запустение велико, тмочисленное бо сожгоша сами себе поселянского рода, и многия села и жилища запустеша», «людем же сожженным Бог весть число». «Огненная смерть» оказала негативное влияние и на нравственность простых жителей России. Ведь пламя должно смыть любой еще вчера казавшийся недопустимым проступок. В результате, как утверждали противники самосожжений старообрядцев, «всюду процвете грех, яко терние». Ведь теперь «людие от веры уповающе на чистителный самосожжения огнь, нежели на благие дела».
Самосожжения, как утверждали авторы «Жалобницы», вовсе не вызваны преследованиями со стороны власти. Перед самосожжением, по их словам, происходят трогательные сцены кротких увещеваний:
«вси же людие — и воины и поселяне — мирными словесы и жалостными гласы довольно увещевают и всячески молят, дабы отнюд самогубительныя смерти не предавалися, и от судей милостивное прощение получили». Но миролюбивое поведение представителей власти резко контрастирует с высказываниями готовящихся к смерти старообрядцев: они яростно «всех анафеме предают», «скважнею клятвенныя глаголы отрыгают».
В ответ на новые смиренные просьбы всех собравшихся у «згорелого дома» «насмертники» высокомерно заявляют: «Яко вы хощете жити на земли и служили антихристу, а мы ныне восходим от вас на небо». Эти сцены завершаются ужасной «самоубийственной смертью»: собравшиеся в «храмине» «предаются свирепству огненному и немилостивно на смерть».
Широко распространенные среди старообрядцев в конце XVII в. эсхатологические идеи при критике самосожигателей явно отступают на второй план. Лишь изредка в «Жалобнице» цитируются слова проповедников самосожжений старообрядцев, обращенные к сторонникам «огненной смерти»: «<…> да не отлучимся правыя веры, яко ныне время антихристово есть, а инако спастися отнюд не возможно». Чаще в старообрядческих сочинениях против самосожжений старообрядцев использовались аргументы, более понятные простым «поселянам» — «видения», т.е. рассказы о пребывании в загробном мире. Сторонники «древлего благочестия» утверждали, что предавших себя огню на «том» свете ожидает позорная и тяжкая участь. Они «в саванах лежат скорбны, сетующе и сипяще неподобно и озирающеся вспять, неизреченно трепещуще и яко бы мучения некоего ждуще». Причина их страха, говорилось далее, вполне объяснима, — жизнь. С севера на них надвигается «облак черен с шумом страшным». «Оне, осужденные», глядя на ужасную тучу, испытывают сильнейший страх и — «неизреченно трепетаху». Затем последовала загробная кара: из тучи «яко дождь силен, посыпашеся на них искры».
Идеи «Жалобницы» развиты в другом, значительно более пространном старообрядческом трактате XVII в., направленном против самосожжений старообрядцев- «Отразителъном писании о новоизобретенном пути самоубийственных смертей». В этом замечательном обширном публицистическом произведении, как полагает А.С. Елеонская, поставлен один принципиальный вопрос: «допустима ли добровольная погибель и правомерно ли обречение живого существа на физические страдания».
Бывший строитель Курженского скита (монастырь) близ Повенца, старообрядческий наставник Евфросин — «типичный представитель умеренного староверия», автор ряда произведений, направленных против распространения «гарей», считал главной задачей своего труда развенчание немногочисленных аргументов самосожигателей.
С этой целью он собрал вокруг себя всех наиболее заметных противников самосожжений старообрядцев, регулярно вел устные беседы с проповедниками самоистребления, создал основное публицистическое произведение, направленное против «гарей», — «Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей». Для начала борьбы против массовых самоубийств ему потребовалось доказать, что крупнейший старообрядческий идеолог — протопоп Аввакум введен в заблуждение своими учениками и только по неведению благословил «гари». Как писал Евфросин, Сергий, один из учеников протопопа,
«зазре сам себе и раскаяся рек: аз де виновен вопросом своим — Протопопову ответу слишком возвестих беду и не так сказал есми, что сами самоволно збираются <.. .>; но поведах, яко от рук мучительских урываются и сожигаются».
Введенного в заблуждение Аввакума, указывал далее старообрядческий писатель, не поддержали даже его ближайшие сподвижники — пустозерские узники: «отец Аввакум со страдалцы и со юзники о том не думал и не советовал, но ему одному так разсудилось».
Кроме суждений авторитетного современника, проповедники «гарей» опирались на вдохновляющий пример мученицы антиохийской христианки Домнины и двух ее дочерей, которые, спасаясь от разнузданных солдат римского императора Диоклетиана, бросились в реку. Совершив самоубийство, они ценой собственной жизни избежали осквернения. Самосожигатели, «на Домнину, яко на образ, зря», подталкивали своих сторонников к «гарям». Ее образ неоднократно появляется в старообрядческих произведениях, посвященных оправданию «огненной смерти». Но писатель и здесь находит путь опровержения. Он обращает внимание на сомнения первых христиан в обоснованности причисления Домнины с дочерьми к числу мучеников: «бысть сомнению <…> между верными: “нарекут ли ся в мученицех”?».
Страх самосожигателей старообрядцев перед властью Антихриста и вовсе становится предметом простонародных язвительных насмешек Евфросина. Об одном из наставников самосожигателей он пишет: «порты посмрадил, трепеща от Антихриста».
Манера изложения и, в особенности, аргументация его существенным образом отличается от доводов против самосожжений старообрядцев, приведенных в трудах православных полемистов — представителей «господствующей церкви». В то время как для них первоочередным аргументом стала душепагубность «гарей», для старообрядческого писателя оказалось важнее существование человека на «этом» свете: «писатель встает на защиту человеческого тела», мучительно гибнущего в пламени. Он «не принимает смерть, так как она несет с собой уничтожение, разрушение, чудовищную деформацию живой плоти».
Движимый чувством негодования, Евфросин создал впечатляющие образы сторонников самосожжений старообрядцев, каждый из которых стал жертвой бесстыдного обмана. Это дети, без страха идущие на смерть в надежде получить после краткого страдания в огне воздаяние на «том» свете: «золотныя» рубахи, «сапоги красныя, меду и орехов и яблок довольно». Это девушка, погибшая в огне. Осматривая место, где еще недавно бушевал огонь, современник видел «умилен позор (зрелище. — М.П.) и слезам достоин: едина лежит дева <.. .>, а плоть вся цела, повержена огнем».
Евфросину принадлежит одна из наиболее жутких и натуралистических картин самосожжений старообрядцев, созданная им специально для того, чтобы оттолкнуть заблудшие души от самосожигателей. Фанатики подожгли «дом некой», в котором «бе высоконка горенка». В ней «живяху девы и жены, всех пятерица». Увидев пламя, они «ужаснушася зело, не чином и не обычно вопия горце, видя своих горящих и неистово кричащих». Вскоре наступил и их черед: «верзахуся долу и всеядцу огню себе даваху; а инии, загоревся, крича и вопия, языки изо уст на пядь от великия болезни вон изсоваху и друг с другом объемшеся, вкупе упадаху».
Изложение кошмарных фактов, связанных с самосожжениями, перемежается в труде Евфросина с эмоциональным обращением к простым людям, потенциальным жертвам проповеди самосожигателей:
«Отроки и девицы и младенцы со старцы, мужи с женами! Нихто не избуди! В воду и в пламя! Топитеся и давитеся! О слезы, слезы! Теките по бедных, о недорослых и перерослых старцох и младенцох, о умилном возрасте и милости достойном, вдовицы же и девицы, яко горлицы и голубицы! Что они знают? Только безответны: куды их послали, туды и пошли!».
От наставников самосожжений старообрядцев необходимо избавляться всеми силами, не впускать их дома: «почто таких плюгавцов-поганцов в домы пущаете? Почто окаянных врагов Божии и своих пищею питаете? Достойни они, окаянии, со свиниями жировати, песню же пищю, яко пси, пожирати». Жалость к несчастным «простецам», обманутым коварными наставниками, сменяется в «Отразительном писании» презрением к тем, кто сам выбрал для себя ужасную участь: «яко же свинии, запершеся в свинарник, опаляете себе сами губительною смертию».
Продолжая описания смертей, Евфросин пишет как во время «гари» родственники препятствуют спасению. Некий старик, «уже пламенем затлел», но все еще надеялся спастись: «скочил на забор, через [забор перескочить] хотел». Но здесь вмешались его ожесточившиеся сыновья: «сынове де его родни» били отца по рукам бердышами, «и он, пребедной, и упал так в огонь». В труде Евфросина есть примеры обратного характера: безжалостный отец губит своего сына в пламени «гари». В ответ на отчаянную просьбу: «Государь-батюшко, пусти, никак гореть не хочю!», он произносит роковые слова: «не пущу тебе, рече, но с собою сожгу!». «Кий змей и гад и скорпий так творит?» — задает риторический вопрос Евфросин.
В другом случае в огне гибнет только что появившееся на свет дитя. Как пишет старообрядческий публицист, в числе самосожигателей оказалась беременная женщина. После начала самосожжения она «от великого ужаса младенца родила». Тогда наставник самосожигателей Кирилл, «похватя отроча, по нужи его крестил да тут же в огонь к матери немедля и бросил».
Кошмарные картины гибели простых людей служат у Евфросина фоном для портретов наставников, коварных учителей «самогубительной смерти». Перу старообрядческого публициста принадлежит обширный набор эпитетов, характеризующих жестоких «водителей на гари». Они, писал Евфросин, «великие злотворцы, мерзские учители, скверной своей корысти ловители, злии ненавистницы». Каждый из них «губитель и злой прельститель, душеяд и душеглот». Это «мрачные детины», «истлители», «зверодушници», «юноши наглые и свирепые», «невегласы», «лжехристомужи», «бессовестии наместници», «пагубы внуци», «заблудящий скот», «скверн всяких рачители и объядения служители», которые пользуются имуществом и запасами продовольствия погибших в огне людей.
Организаторы самосожжений старообрядцевпроводят дни в сытой праздности, «весь день жря, а нощию спя», объедаются «маслами и сметанами, сырами и яйцы, присно и всегда без меры», постоянно носят нарядную одежду, «аки женихи от браку». Они цинично призывают к самосожжениям. Евфросин негодует: «Не болно вить вам и не жарок огонь, не нашему телу и не нам в нем кипеть, а чюжая та болеснь легка сотворена и мочно нам подвизатися в чюжих телесах». Казнил бы таких!
Жестокость и невежество самосожигателей проявляется в разных драматических ситуациях и принимает всевозможные формы. Так, некоторые старообрядцы «мнози юноши» использовали самосожжения для того, чтобы легко расстаться с прежними надоевшими женами и побыстрее найти себе новых: «жен своих сведше и сожегше, после поженились». Евфросин резюмирует свои наблюдения: «Зрите ли, самосожигатели, своих апостол дерзость, а ваше безумие?». Затем он ставит перед собой непростую задачу пересчитать их пороки: «первое — млады, второе — безстудны (бесстыдны. — М.П.), третье — неуки, четвертое — безначальством себе льстяще, пятое — житием растлении».
От такого рода наставников следует уклоняться всеми силами: «Послушайте, о братие господне, и вонмите и сего неизвестного пути самосожжения уклонитеся и сами прелестными учители возгнушитеся, зря (т.е. видя. — М.П.) их толикое неустроение и безумие!». За свою проповедь они достойны лютой казни: «Не подобает таковым губителям прочее жити, но яко общих врагов камением побита».
Организаторами самосожжений старообрядцев, полагал Евфросин, повторяя расхожее обвинение, движет отнюдь не благочестие, а разнообразные пороки, смертные грехи. Они соблазняют «бедных дев», поясняя им, что грядущее самосожжение полностью смоет грех. Зачатые вне брака дети «обидимы» еще до появления на свет: они гибнут. Евфросин обвинял лицемерных старообрядцев-проповедников самосожжений старообрядцев и в других грехах: корыстолюбии, стремлении захватить имущество погибших в огне («животишка бедныя на розживу себе емлют»), уничтожении во время «гарей» древних, редких, зачастую чудотворных, икон и церковных книг. Евфросин описывает происходящее с возмущением: «Прилично ли тако християном творити — книги жещи и иконы пресвятыя?».
От имени наставников самосожигателей он в карикатурном виде излагает тайные мысли тех, кто призывает к огненной смерти:
«не устанем бдяще, дондеже нам преслушных всех прежжом; иных терпение, — а наши венцы; иных телеса страждут, — а нам похвала; пусть оне згорят, а нам нет той нужды, мы еще побудем на белом сем свете, было б кому их, покойников, за упокой поминати».
После гибели множества крестьян удастся по-своему распорядиться их имуществом: «а имению их отморному кто будет наследник, мы то после их, страдальцев, все добре построим: матерем и отцем по пустыням рознесем, и везде их помянут и нас за то похвалят».
Сами наставники, полагал старообрядческий писатель, всячески уклоняются от огня. Сами сожгли, а от огня уклонились. По словам Евфросина, их главная идея проста: «Святы страдальцы, спешите! Все сгорите! На нас не смотрите: мы веть учители». Они гибнут только в том случае, если сами прельщенные ими местные жители силой удерживают их в предназначенной к «згорению» постройке. Так, «на Онеге» (близ Онежского озера) решительно действовал старообрядец Емельян, «села обтекая, в огонь собирая». Перед самосожжением он обратился к собранным им страдальцам: «Пустите де меня, отцы, на окиян погулять, и так де вас много и без меня сгореть мочно». Но собранные им «насмертницы» решительно отвечали: «Охотняе нам гореть, как ты с нами сгоришь, обещал ты нам рай да царство, буде же и сам с нами тамо; не мило нам и царство, как тебя с нами не узрим!». И Емельян погиб в огне второго палеостровского самосожжения.
Евфросин предписывает своим сторонникам терпеть любые мучения от «никониан», но не совершать самоубийство во имя веры. Он призывает «гонимым бегати, самем не наскакивати, ятым (схваченным. — М.П.) же не отступати, но мужески о Христе страдати».
Самосожжения объявлялись совершенно неприемлемыми: «убийства же самоистреблением всякий путь, а наипаче самосожигательный, отнюдь да отсечется». Ведь самосожжения в конечном итоге приведут к опустошению и гибели Руси: «всех людей пригубите, да светлой России сотворите опустение, а Поморье и Пошехонье уш (уже. — М.П.) и запустошили».
Как полагают современные исследователи творчества старообрядческого проповедника, произведение Евфросина не было «единоличным выступлением самого инока, но общим решением традиционалистов» из старообрядческой среды. Они решительно отмежевывались от «страшных миссионеров религиозного самоубийства». В целом можно сказать, что представители разных старообрядческих толков решительно отвергали идею о ритуальных самоубийствах.
Суровые осуждения самосожжений старообрядцев высказывали в начале XVIII в. ветковские старообрядцы — представители самого влиятельного старообрядческого направления из числа приемлющих священство (не беспоповцы). Явные противоречия по вопросу о «гарях» между различными старообрядческими толками безуспешно пытались использовать власти. Во второй половине XVIII в. для предотвращения самоубийств иногда предпринимались попытки отправлять к радикальным старообрядцам, готовым к самосожжению, не священников-«увещевателей», которых они ненавидели, а умеренных старообрядцев, являющихся противниками самосожжений.
Эти правительственные начинания времен Екатерины Великой не достигли успеха точно так же, как и попытки православной церкви в конце XVII в. организовать дискуссию со старообрядцами-самоубийцами.
Подводя итоги, отметим, что в конце XVII в. формирующееся учение о самоубийствах стало предметом оживленных дискуссий. Как пишет профессор П.С. Смирнов, «правоверные питали отвращение к капитонам; капитоны ненавидели их; те и другие называли друг друга еретиками». Тогда же, в атмосфере страха и ненависти, образованные противники «гарей» разработали систему богословских аргументов, призванную предотвратить распространение эпидемии массовых самоубийств, самосожжений у старообрядцев. Их решительный ответ поборникам «гарей» стал уникальным этапом в истории формирования старообрядческой идеологии. Как показало дальнейшее развитие трагических событий, богословские аргументы не смогли поколебать решимость сторонников самосожжений старообрядцев и, тем более, не оказали никакого влияния на проповедников самоубийств самосожжением. Несмотря на все призывы одуматься, самосожжения продолжались и в XVIII в., а отдельные рецидивы имели место и в XIX столетии.
Изучение богословских дискуссий конца XVII в. показывает, что идеи самосожигателей получили различные оценки в старообрядческой среде.
Значительная часть старообрядцев решительно отвергала суицид во имя веры.
Но идея допустимости и даже обязательности самосожжений старообрядцевстарообрядцев нашла влиятельных и образованных сторонников, готовых к практическим действиям. Вскоре в процессе развития учения об «огненной смерти» самосожжений старообрядцевпоявился еще один важный элемент. Начиная с последних лет XVII в. российские власти, церковные и светские, не вмешиваясь в богословские споры старообрядцев, по- своему, чаще всего предельно жесткими мерами, пытались скорректировать их поведение, препятствуя как распространению старообрядческого вероучения, так и массовым самоубийствам на религиозной почве. Тем не менее, шествие самосожжений старообрядцев по территории России, в особенности по ее северным окраинам и Сибири, стало поистине победоносным.
P.S
Правительство против старообрядцев
- 1649 — смертная казнь за ересь (по Соборному уложению)
- 1656 — провозглашение староверов еретиками и предание их анафеме
- 1681 — раскольники приравниваются к богохульникам
- 1682 — Федор Алексеевич разрешает использовать армию для воздействия на староверов
- 1682 — в Пустозерске в срубе сожжены протопоп Аввакум и его соратники
- 1684 — в Москве демонстративно начали сжигать староверов в срубах (более 100 казней). За подготовку к самосожжению введена смертная казнь
В этих условиях староверы начали массово покидать Центральную Россию в поисках мест, где можно было бы жить свободнее, не платить непомерные налоги на бороду и веру и каким-то образом выживать в условиях пришедшего Апокалипсиса. Наиболее радикальные из них — беспоповцы, не признававшие священников, рукоположенных после раскола, — поселились на Севере, на Выге и в других чащах Заонежья, а также на реке Керженец в современной Нижегородской области.
Религиозные функции в этих общинах отправляли наставники, учителя — старцы, знавшие дораскольные богослужебные книги и умевшие творить таинства. Они и становились зачинщиками гарей.
Самосожжения старообрядцев (середина XVII-XIX в.) — М.В. Пулькин
